Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

Но сейчас я чувствую. Она пахнет бедой. Она пахнет жизнью, юностью, чистотой и яростью. Она пахнет юностью, длинными ногами под платьем, ступающими по земле упруго и нежно.

Когда она уходит, я все еще чувствую этот аромат. Так пахнет беда.

Только этого мне сейчас и не хватало. Я приехал, чтобы найти и покарать убийцу брата, а сам подглядываю за варварскими девушками. За германками — юными и прекрасными.

Кстати, а что они здесь делают? Личные наложницы Квинтилия Вара?

Что, Гай, интересно?

Я поворачиваюсь, наконец отлипаю от статуи — руки в темной краске — и делаю шаг, другой. Дом, освещенный светильниками, слегка покачивается передо мной.

Ничего, ничего.

Делаю шаг и другой. Набираю скорость. Прохожу мимо куста, подстриженного в форме зайца, — слева и куста, подстриженного в форме сидящего хрен знает чего, — справа. До дома остается несколько шагов. Еще чуть-чуть, и я оставлю девушек-богинь в покое и вернусь в дымный, потный мир земных мужчин…

В следующее мгновение она выбегает мне навстречу.

Пауза.

Прямо как в трагедиях Эсхила. Или в комедиях Теренция, когда…

Высокая. Пожалуй, не такая высокая, как германцы-мужчины, что пируют сейчас с Варом, но…

Длинные волосы. Темные глаза смотрят на меня. Она прекрасна.

Прекрасна, как Медуза Горгона. Поражение от красоты похоже на смерть. Опять кто-то из греков.

В легендах говорится, что это сама смертельная красота Медузы Горгоны превращала людей в камень, а отнюдь не какие-то чары. Хороший пример. Особенно если столкнешься с такой Медузой на темной тропинке сада где-нибудь в Германии.

Ее губы шевельнулись. Раз, другой.

— Что? — говорю я.

— С дороги! — Звук возвращается. Плохая латынь, кстати. Но голос хороший.

Я поднимаю брови. Она проходит мимо меня, я снова чувствую этот запах. Запах мокрой воды и тревоги. Запах беды.

— Как твое имя? — спрашиваю я.

Она фыркает и не отвечает.

Она уходит. Я смотрю ей вслед. Ее спина, ее ноги под платьем… мне нужно пойти за ней! Усилием воли я поворачиваюсь и иду к дому. Вступаю в облако света от светильника. Шерстяной фитиль в масле горит ровно и чуть потрескивает. В мозаичном полу отражается колебание пламени и моя белесая фигура.

Поворачиваюсь. В глубине сада женские тени. Кто они? И главное — кто она?

— Это заложницы.

Я вздрагиваю. Резко поворачиваюсь, чуть не падаю. Меня поддерживают за плечо. Пальцы твердые, но держат аккуратно. Я вижу золотое кольцо на безымянном пальце — знак римского всадника.

Поднимаю голову. Ну конечно! Этого и следовало ожидать.

— Что ты здесь делаешь? — говорю я хрипло.

Арминий, царь херусков, качает головой. Усмехается:

— Дышу воздухом. Там страшная духота.

Я думаю, что неплохо бы ударить Сегеста по голове чем-нибудь вроде бронзового светильника, затем вспоминаю:

— Заложницы?

Арминий смотрит на меня внимательно.

— Ты не знал, легат?

Для того чтобы обеспечить верность покоренных народов, Рим издавна берет заложников. Обычно это сыновья вождей, дети царей или знатных людей. Мальчики. В крайнем случае — юноши. Они живут в Риме, получают хорошее римское воспитание и обучение. Когда приходит время, они возвращаются к своим народам и несут им Pax Romana — Римский мир. О, в этом мы преуспели…

Но почему — девушки?

— Германцы иначе относятся к своим мальчикам. Смерть для мужчины от рук врага — не позор, а честь. Поэтому вожди легко жертвуют своими сыновьями. Но девочки… девушки — другое дело. — Арминий смотрит на меня. Кто ты, варвар, который говорит не как варвар?

— Другое?

— Когда в заложниках их женщины, германцы не так легко разорвут договор верности.

Я некоторое время обдумываю его слова. Если бы… ик!.. не вино, я бы додумался быстрее. Потом до меня все же доходит.

— То есть, — говорю я, — договор верности они разорвут в любом случае?

Арминий улыбается. Так, что у меня по спине пробегает холодок.

— Разве можно доверять варварам, легат? — говорит он негромко.

Налетает порыв ветра. В колеблющемся, рвущемся пламени светильника лицо Арминия кажется мне очень знакомым… и очень страшным. Словно восковая маска одного из моих предков.

Кто ты, варвар?

Когда я возвращаюсь в свою комнату, начинает светать.

В воздухе комнаты легкий туман благовоний и ладана, чтобы отгонять комаров. Меня качает от одной стены к другой. Пить. Надо как следует напиться воды перед сном, а то утром от моей головы останется только дымящаяся воронка вулкана. Я как-то видел извержение, это было не самое приятное впечатление в моей жизни.

Тарквиний сопит на лавке. Старческое лицо во сне искажено каким-то странным выражением, словно за ним кто-то гнался во сне. У стариков — беспокойный сон.

Я наливаю воды с лимоном из серебряного кувшина — поверхность, кое-где помятая, в мелких капельках. Провожу пальцем, остается мокрая полоса. Я беру чашу и выпиваю — с трудом, но до дна.

Прохладная вода стекает по стенкам внутри меня. Лучше.

Я ставлю чашу на стол и вижу свой сундук из крашенного в зеленый дерева, бронзовые петли такие древние, что позеленели от старости. Где-то там, в глубине, лежит шкатулка с вещами Луция… железное кольцо сенатора, которое он получил в двадцать четыре года, за четыре года до обычного срока… амулеты для здоровья — почему их так много, кстати? Я зажмуриваюсь. Глаза режет. Спать, надо спать.

Луций никогда не был суеверен. Скорее уж наоборот, брат всегда мог истолковать знамения в свою пользу.

И еще… Я замираю на мгновение. Конечно! Сегодня на арене. Безумный германец с фигуркой Быка.

Особый серебристый металл. И кажется, что фигурка подрагивает на ладони. След крови, размазанной по серебристому металлу…

Я не знаю такого металла. Что-то восточное? Надо достать, посмотреть. Там, на мгновение мне показалось, что фигурка Быка и фигурка птички, что досталась мне от брата, очень похожи. Сделаны одним мастером.

Возможно, это важно. Возможно, если я буду знать, откуда у германца его фигурка, я узнаю, откуда Луций взял свою.

Глаза словно песком присыпаны. Все кости болят. Я хочу найти фигурку Воробья, но понимаю, что сил мне уже не хватит. Да я и не знаю, где именно искать. Это дело Тарквиния.

Разбудить его? Я поворачиваю голову. Вижу с этой стороны только нос старика, задранный вверх, и беспокойный, подсвистывающий храп.

Делаю шаг. Он всего лишь старый раб, чье дело — угождать господину. То есть мне.

Останавливаюсь. Глупый старик сначала полчаса не сможет понять, чего я от него хочу. Затем начнет ворчать и задавать вопросы. Вопросы, морщусь я. У меня и так голова болит.

Нет. Завтра. Фигурка никуда не убежит. Я вздыхаю с облегчением и иду к кровати. Веточки лаванды трепещут на сквозняке. Я подхожу, на ходу сбрасывая тогу… начинаю падать.

Уже падая в мягкое, прохладное нутро матраса, я думаю: все-таки как же ее зовут? Ту девушку?

Темнота. Мягкий удар. Я растекаюсь по кровати, в блаженстве вытягиваю ноги. Спать, спать, спа…

Глава 8

Предупреждение

Утренний сигнал к побудке прозвучал над легионом — резкий медный звук трубы.

На валах, в будочках на частоколах, ежатся от утренней свежести часовые. В рассветный час всегда хочется спать, особенно если не спал до этого несколько часов, — и от этого зябнешь, даже в шерстяной пенуле.

Пробили первый час — рассвет. Розовато-серая кромка над восточной стороной лагеря. Северная сторона — лагерь ориентирован ею к реке — пока была серой и туманной.

Над принципией легиона реял золотой орел Семнадцатого Морского (он же Семнадцатый Победоносный) и алые знамена когорт.

За то время, пока легион стоял здесь, за несколько долгих летних месяцев в летнем лагере, он успел обрасти кучей строений за частоколом и рвом, привыкавшими к лагерю. Там располагался обоз и женщины с детьми, у части легионеров здесь подруги — контуберны, солдатские жены. Там торговцы, юристы, гадатели, игровые дома, всевозможные удовольствия и, конечно, лупии — «волчицы», проститутки, всегда следующие за солдатами.

Дальше к западу располагаются лагеря двух других легионов — Восемнадцатого Галльского (он же Верный) и Девятнадцатого (он же Девятнадцатый Счастливый).

Если посмотреть с высоты птичьего полета, то какой-нибудь орел (если его каким-то ветром занесет в северную Германию) увидит, что три правильных, совершенно одинаковых прямоугольника соединяются, как некоей бесформенной кишкой, построенным из подручного материала подобием городка. Легионерам требуется жизнь вне лагеря, иначе жизнь в лагере станет совсем невыносимой.

Когда пропели струбцины Восемнадцатого, чуткое ухо Марка Скавра уловило паузу между сигналами соседних легионов. Интересно, что после смерти легата трубы Семнадцатого всегда чуть запаздывают. Или это только кажется? Скавр провел скребком по шерсти Сомика. Может, и кажется… Жеребец беспокойно задвигал ушами и переступил на месте.