Владимир Коваленко - Крылья империи
— Чтобы я какой-то беззаконной швали сдал Нарву? Да я уважать себя не буду!
— Сдавай, а не то бомбардирование учиним!
Тут полковник потерял терпение:
— А ну ступайте отсюда, изменники поганые! А не то махну вот перчаткой и подошвенный бой вас картечью… Поостынете небось!
Угроза подействовала. Говоруны ретировались весьма поспешно и коней осадили лишь у белых палаток корпусного начальства.
Там их уже поджидали: гетман Разумовский, Алексей и Федор Орловы, генерал Суворов — Василий Иванович, отец Александра Васильевича, гвардии ротмистр Николай Иванович Рославлев да Петр Богданович Пассек, генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа и княгиня Дашкова в гвардейском мундире. Такой костюм очень взбадривал присутствующих мужчин — и все высказывались бодрей и агрессивней, чем были настроены на деле.
— А бомбардировать-то нам их и нечем, — сказал Разумовский. — Зарядов для орудий совершенно недостаточно.
Вильбоа прочуял шпильку, но только поморщился и промолчал.
— Надо штурмовать, — решительно сказал Суворов-старший. — Для осады нет ни припасов, ни настроения у солдат.
— Я готова повести одну из штурмовых колонн, — предложила Дашкова и, несмотря на возражения остальных, настояла на своем.
Две другие колонны достались братьям Орловым.
Огневой подготовки не было совсем — идея Пассека. Мол, одно дело — отвечать огнем своим же, русским. Другое дело — начать первыми! Глядишь, канониры и замнутся. Не слишком надежные армейские полки поставили впереди — кроме астраханцев, которых, от греха, отвели в резерв. Не доверяли им по вполне понятным причинам: астраханцами командовал Мельгунов, сумевший привить солдатам если не любовь, то хотя бы уважение к императору. Кроме того, гренадерская рота этого полка стояла сейчас в Нарве, а прочие, оставшиеся в Петербурге без начальства, хоть и примкнули к перевороту, да невольно, из боязни за свои жизни и от нежелания лить русскую кровь. Сыграл свою роль и ловко пущенный слух о смерти императора.
Ингерманландцев поставили в голове штурмовой колонны — под картечь. Всякий вид они потеряли, уже заслышав первые шальные пули. Однако — шли, надеясь в конце пути вцепиться в глотки голштинским немцам. Они, может быть, и предпочли бы ретироваться, но позади них шла не просто гвардия — шел Измайловский полк, зачинщик всей безрассудной революции, самая виноватая часть. Им-то терять было уже нечего. Вот и шли, щекоча ударному полку спины штыками заряженных ружей, несли наспех сколоченные лестницы. Офицеры по преимуществу шли пешком, демонстрируя братство с рядовыми.
На стене генерал фон Левен спокойно беседовал с полковниками Сиверсом и Сипягиным. К ним подошел Фермойлен, показал подзорной трубой на ряды измайловцев:
— Видите — великаны? Орловы. Но только двое. Интересно, которые именно из братьев почтили нас своим присутствием?
— Возьмут, — сказал Сиверс.
— Никоим образом! — возмутился Сипягин. — Только не Нарву. Я сам проектировал бастионы.
— Русские драться не хотят, а голштинцев мало, — заметил Сиверс. — И им тоже не хватает решимости умереть за императора. Я зову людей к подвигу, а они говорят: «Вы приказываете нам стоять насмерть. Так покажите же нам, как это делается!» Я им про то, что у мятежников должна говорить совесть, ослаблять их, а мне в ответ, что у гвардейцев совести никогда не было и теперь нет. И даже смеются.
— Нужен пример, — сказал тяжело Сипягин, слова падали камнями. — Уводите всех людей. Как только ОНИ войдут, я взорву пороховой погреб.
— Это ужасно, — сказал Сиверс, — лучше дать обычный, регулярный бой.
— Это лучший способ, — настаивал Сипягин, — я был с Минихом при Хотине. Тогда мы подвели армию к самим стенам, но не вплотную, а на выстрел. И начали бомбардирование города зажигательными снарядами. Турки не могли тушить пожаров — тогда один бросок, и мы были бы внутри. И скоро грохнули все пороховые склады. Была та еще картина. И не потребовалось никакого штурма!
— Это действительно так эффективно? — удивился фон Левен. — Тогда примем ваш план. Но в погреб пойду я. Крепости нужен русский комендант. И вот еще — сразу после взрыва, Сиверс, проведите контратаку.
— Слушаюсь, — сказал Сиверс, — но это безумие.
— В России только так и можно, — ответил фон Левен и достал часы. — Десять минут вам на все. Прощайте, — и решительно пошел вниз с валганга.
Взрыв произошел именно тогда, когда ободренные отсутствием обстрела измайловцы приставили лестницы к стенам. Ингерманландцы лезли внутрь через бойницы подошвенного боя, с радостными воплями обнаруживая пустоту вместо защитников. Алексей Орлов уже встал на стене во весь свой громадный рост, размахивая знаменем полка, когда над Иван-городом вырос столб черного огня, вспухший багровым шаром. Древние стены, помнившие еще Ивана Грозного, вывернулись наружу, как лепестки раскрывающегося навстречу солнцу цветка. Многие обломки решили полетать, но оказались слишком тяжелы и осели на землю тяжелым картечным дождем. Хуже всего пришлось тем, кто успел лечь, — осколки падали сверху, подражая камням небесным.
А по мосту через Нарову — и как только уцелел — уже летели голштинские гусары. Их вел Сиверс, со слезами на глазах. Он всегда считал фон Левена пустым пузырем в треуголке и часто в шутку именовал «великим героем». И вдруг узнал, что был совершенно прав!
Остатки штурмующих, чудом выжившие при взрыве, ослепленные, оглохшие и обожженные, были перебиты и втоптаны в землю. Пытались ли они сопротивляться, гусары не заметили. Просто вбили копытами в рыхлый раскисший грунт, размесили в кровавую грязь.
Семеновский полк успел организоваться — в нестройную кучу, которая, однако, ощерилась штыками и оказала сопротивление. Гусары набросились на них ангелами мщения. Развевающиеся ментики, кони подобраны в масть — каждый гусар мысленно был сбоку от себя и любовался собственной грозной статью. Наконец им подвернулся ощутимый враг, а не труха, удар по которой проходит насквозь и не приносит удовлетворения!
Начальство мятежников растерялось. Казалось, Семеновский полк обречен. Но тут в бой пошли конногвардейцы. Сами, без приказа. Гусары немедленно оставили пехоту — Сиверс увел за собой на конногвардейцев оба эскадрона, — и иные солдаты, в раже, пытались бежать вслед за всадниками, тыкая штыком, и некоторых гусар доставали в спины, а отстав, садились на землю и бессильно матерились.
Красно-синяя лава конногвардейцев сначала казалась Сиверсу единым существом, невыразимо кричащим, потом — стеной, затем стена распалась на злых усатых всадников, и изо всех невероятно разросся один вахмистр, вздымающий в своей деснице игрушечную для такой ручищи саблю. Полковник понял, что будет сейчас этим вахмистром зарублен, и ждал этого мгновения с ужасом и восторгом. И — вспомнил, дернул из седельной кобуры забытый в горячке сабельного боя пистолет, успел выстрелить в гневное лицо и, оттолкнув с пути воющую кровавую рожу — забавно, живую, ринулся в гущу схватки, суя руку за другим пистолем. Он еще успел очень удивиться, когда истоптанная земля вдруг бросилась ему навстречу.
