Мы остаёмся жить - Извас Фрай
Но мы – должны были дать толчок для общества, чтобы приблизить наш народ к новой жизни, которой, может быть, будут жить наши дети, а может и наши внуки. Пусть судьба улыбнётся им больше, чем нам; и пусть это будет добрая улыбка, а не подлая. И пусть этот день станет одним из тех, что меняет ход истории.
Мы – не жители восточноевропейских государств, народы которых воспринимают террор со стороны собственной власти как должное. Мы – французы – и будем отстаивать свой выбор и свою свободу до того момента, пока тираны не посадят в клетку последнего свободного человека – чего не произойдёт никогда. Пока есть французы – есть и Франция. А Франция – не погибнет никогда. Да здравствует Коммуна! Да здравствует Свобода!
Моего лучшего друга в то время звали Жоржем – в честь Георгия Победоносного. Он был ещё таким молодым, но уже несчастный.
Нас обоих возмущало, что негодяи и проходимцы, вышедшие из толпы зевак – теперь занимали высокие и уважаемые посты в новом правительстве. Жорж просто видел, что Коммуна не в силах сделать людей счастливыми. А меня не покидало жгучее чувство, что я всё это уже где-то видел.
Мой друг вглядывался в кофейную гущу на дне своей чашки, будто действительно верил, что сможет увидеть в ней своё будущее. Наш столик стоял в самом углу кофейни «Утомлённое Солнце», владельцем которой на данный момент был некий Жюль. Мы заказали себе завтрак, который стоил как дневное жалование рабочего. И им всё равно нелегко было наесться. Жорж был одним из тех, кому нечего было терять в грядущей гражданской войне; он был одним из тех немногих, кому мне действительно хотелось уберечь от грязи и дыма поля битвы. Юный Жорж, которому в день парижского восстания семьдесят первого года исполнилось всего двадцать лет. А знакомы мы с ним были уже пять лет. Он был сыном портнихи и выходца из рабочего класса, которого убили в пьяной драке десять лет назад. Революция вдохновляла его. Но жизненный курс не изменился – он был солдатом национальной гвардии, вся жизнь которого протекает в наблюдениях страданий множественных других.
– Когда мы победим, – оторвал он меня от мыслей о городской политике, – страдания нашей страны только начнутся.
И я был согласен с ним. Но так будет не всегда: народ, который один раз восстал – уже труднее вновь заковать в цепи. Европа ещё вступит в период своего немыслимого рассвета, в котором свобода и права – будут цениться выше денег и безопасности. Это была капля мёда в бочке дёгтя – радость и надежда, которая живёт глубоко в умах людей всегда, даже в самые тёмные времена.
На площади, отделявшей центр города от бедных кварталов, танцевала девушка. Я как раз проходил мимо в тот момент, распрощавшись со своим другом и возвращаясь домой. Я бросил на неё всего один рассеянный взгляд и уже не мог оторваться; мне показалось, что я знаю её. Конечно! Я видел её вместе с Жоржем. Не только я один, но и много других мужчин обратили на неё внимания и стояли теперь на одном месте, позабыв, куда направлялись. Она напоминала мне тех прекрасных галльских девушек, которые были настолько чисты и беззаботны, что могли найти повод для праздника даже в годовщину смерти собственного отца.
Засмотревшись на неё, можно было забыть, что значит моргать. Любому бы на моём месте стало ясно, чего такого нашел в ней Жорж. Удивительно было только, почему среди всех прочих она выбрала именно его. Я бы сам не отказался от такого приза, будь у меня шанс. А пока: мне приходится довольствоваться тем, что я могу найти в пятую рабочую четверть у любого кабака за пятьдесят сантимов. А днём: я участвую в собраниях народного комитета. Я мог только порадоваться за своего грустного друга: он просто исполняет приказы старшины полка и не в ответе ни за что; и просто любит свою красотку, которая делает его счастливым. Счастливый, грустный друг. Как же ему повезло.
А затем произошло то, чего и следовало бы ожидать. Это выглядело как неизменный ритуал, которому сотни лет. К девушке, которая танцует на площади и радует своим видом отчаявшихся мужчин подбегает старуха, в три раза старше неё, и трижды даёт ей пощечины, призывая её вспомнить, где находится уготованное для неё место.
А дальнейшие события напоминали уже спектакль, которому самое место в репертуаре бродячих театров, выступавших на деревенских сценах более полувека назад.
Подбегает другая женщина – мать уже не такой беззаботной танцовщицы, которая один в один пожилая копия собственной дочери; ей ещё неизвестно, что только что произошло. Я и ещё несколько мужчин подходим ближе, чтобы внимательнее услышать грядущий диалог и глубже вникнуть в саму абсурдную суть происходящего. Наше присутствие здесь так же должно было сыграть роль сдерживающего механизма на случай, если ситуация накалится – предотвратить драку, если женская чувствительность доведёт их до подобных мер.
– Вы только посмотрите на неё! – на одном выдохе пищит женщина с крепко стиснутыми кулаками, которым позавидовал бы и кузнец, – посмотрите только на эту старую потаскуху, прибегающую на первый свист и на её паршивую дочь! Они тут веселятся, бездельничают, пока все мы – стоим одной ногой в могиле и одном шаге – всего в одном – от голода!
– Да что вы себе позволяете, – неудачно постаралась возразить уже не такая богатая и влиятельная госпожа.
Я подошел совсем близко и помог девушке подняться – она вряд ли понимала, что происходит вокруг.
– Я друг Жоржа. Мы уже виделись раньше, но он забыл нас представить. Как твоё имя?
– Мария.
Я назвал ей одно из своих имён, обнял и постарался увести подальше от разборок её матери со своими бывшими подчинёнными, наконец-то получивших возможность безнаказанно высказать все свои накипевшиеся претензии прямо в лицо госпоже, не опасаясь последствий своих слов.
– Эта пышная корова эксплуатировала меня двадцать лет, обрекая меня и всю мою
