Екатерина Соболь - Короли будущего
– Я все исправлю. Все будет в порядке, – сказал он, и мальчик кивнул, словно и так в этом ни секунды не сомневался.
И тогда Генри поднялся и, не оглядываясь, пошел вниз по улице. Теперь Агата едва поспевала за ним, а не наоборот. Генри душило ощущение, что время сошло с ума, бежит быстрее, чем надо, – посмотрев на солнце, он понял, что уже далеко за полдень. Времени на то, чтобы все исправить, оставалось меньше и меньше.
Они молча прошли обратно весь путь вдоль озера, до места, где вылезли из пролома в крепостной стене. Там Агата остановилась и показала Генри на дорогу влево, уводящую в лес.
«Я иду туда, – жестами показала она. – А ты идешь искать корону».
– Зачем тебе в лес? – спросил Генри, но Агата уже шагала туда походкой человека, который точно знает, что делает.
Генри смотрел ей вслед, пока она не исчезла за частоколом лип и кленов. А потом, развернувшись спиной к черному озеру, полез в заросли, нашел ход в стене и протиснулся обратно в дворцовый сад. Ему не терпелось вернуться к поискам, но тут он вспомнил про письмо Агаты, и любопытство победило спешку. Генри сел на поваленное дерево, развернул мелко исписанный лист и начал читать.
Дорогой Генри,
я бы так хотела сказать все словами, но на это рассчитывать нечего. Знал бы ты, как мучительно все время молчать! Впрочем, о мучениях ты знаешь куда больше меня, так что перейду сразу к делу.
О короне я ничего не знаю, но мой отец всегда верил, что она существует. И я не сомневаюсь: если хоть кто-то на свете может ее найти, то это ты. Все, что я могу, – это рассказать о нескольких вещах, которые ты должен знать.
Во-первых, о тенях во дворце. Уверена, ты провел здесь жутковатую ночку, но сами по себе они не опасны, – говорят, тьма поселилась здесь после потери Сердца. Правда, в последние десять лет она становится все сильнее. Это началось после одного несчастья, о котором тебе знать не обязательно, к потерянной короне оно отношения не имеет. Словом, если тебе покажется, что тьма живая, что она хочет тебя схватить, просто не обращай внимания и иди вперед. Я всегда так и делала.
Во-вторых, мне надо рассказать о смерти моего отца. Если ты кого-то спросишь, все тебе скажут, что он умер от сердечного приступа, но это ложь: его нашли с проломленной головой.
Начну с начала: он был хранителем казны, и год назад оттуда пропало множество волшебных предметов – едва ли не половина. Отец рассказал об этом только королю и мне: я всегда помогала ему в делах, он брал меня в казну, рассказывал про старинные предметы, и… Ладно, нет времени на то, чтобы вспоминать хорошие дни.
Король запретил отцу говорить о краже. Ты его сам видел, он из тех, кто думает, что, если закрыть глаза, неприятности исчезнут сами собой. Но отец все равно искал преступника и однажды вернулся домой сам не свой. Он не сказал мне, что видел или слышал, – сказал только, что нашел вора и служит он королю Освальду. Папа всегда верил, что Освальд – не сказка, что однажды он вернется. Так и вышло.
И знаешь, что хуже всего? Я сразу поняла, что вор – кто-то, кого мы хорошо знаем. У отца было такое лицо, будто он поверить не мог своей догадке. Он сказал мне, что должен сделать кое-что, чтобы проверить. Убедиться, что не ошибается.
А на следующее утро Карл нашел его с разбитой головой в одном из дворцовых коридоров. Карл сразу доложил королю, и тот – конечно же – велел держать это в тайне. Знали только Карл, мама и я. Отца в тот же день похоронили в закрытом гробу, а остальным объявили, что он скончался от сердечного приступа. Но это неправда, Генри. Тот, кого он вычислил, убил его.
Я уверена: письмо Олдуса дошло до столицы, скриплеры его бы не обманули. Но кто-то совсем не хочет, чтобы король пришел в себя и поверил, что дары вернулись и королевство можно спасти. Письмо украл тот, кто убил моего отца. Тот, кто ограбил казну и отдал Освальду предметы, чтобы переплавить их в мерзкий напиток подчинения. Ты же знаешь, как Освальд умеет обещать! И кто-то из тех, кого я знаю всю жизнь, продался ему.
И ты должен кое-что знать обо мне: год назад я совершила ошибку. Надо было искать правду тайком, быть хитрее, но я никогда не умела держать язык за зубами. На ужине после похорон отца я была сама не своя. Кричала всем, что их обманывают, что отца убили, а король ничего не хочет с этим делать. Все решили, что я сошла с ума. Мать, страшно ругаясь, увела меня в комнату и велела лечь спать. Она даже тогда думала только об этих проклятущих приличиях!
Я заснула, а когда проснулась наутро, не могла говорить. Язык больше не двигался, будто окаменел. А на подушке рядом со мной лежала записка, в ней говорилось, что на мне заклятие немоты и спадет оно, только если я… Неважно. Там было условие, которое я не могу выполнить, лучше буду молчать до конца жизни.
Никто уже сотни лет не умеет накладывать заклятия, да и раньше мало кто мог. Но в тех предметах, которые Освальд и его помощник стащили из казны, чего только не было: кто знает, вдруг там оказался предмет, дающий такую силу? И я сбежала. Испугалась. Здесь никто не слушает женщин. Если бы я попыталась объяснить про заклятие, меня бы просто заперли, как безумную.
Я думала, что никогда сюда не вернусь, но, как видишь, мы здесь. За этот год никто не сбежал из дворца, не исчез. А значит, тот, кто убил отца, все еще среди нас и все еще нужен Освальду.
Все это я рассказываю, чтобы ты знал: никому здесь нельзя верить. Готова спорить на что угодно: Освальду тоже нужна корона, и он пойдет на все, чтобы взять ее первым. Береги себя, Генри. Это злое место, счастливых и добрых здесь давно уже нет.
Письмо закончилось, а Генри все не мог отвести глаз от этого мятого листка. Ему казалось, что у него заледенел позвоночник. Он бы, наверное, долго еще так сидел, но поднял голову, и до него дошло, что, пока он читал, вокруг кое-что изменилось.
Генри готов был поспорить на что угодно: когда он садился на поваленное дерево, земля вокруг была такой, как и надо в конце зимы, – подтаявший лед, а под ним слой разбухших, уже почти неузнаваемых прошлогодних листьев. Но сейчас на этой самой ледяной земле росли подснежники.
Он потянул воротник рубашки. Для одного дня все это было определенно слишком. Генри зажмурился, потер глаза – цветы не исчезли. Наоборот, белый колокольчик подснежника раскрылся с тихим чмокающим звуком прямо у него на глазах, будто какая-то сила тянула в стороны его лепестки. Мертвый, замерзший ствол, на котором сидел Генри, за это время оплели стебли голубых цветов, похожих на крошечные звезды. Генри вскочил. Ему хотелось сбежать от этих цветов как можно дальше; у него было чувство, что сейчас они оплетут ему ноги, повалят на землю и затянут под нее. Но тут он различил вдалеке слабый звук, и, прежде чем успел убедить себя, что безумные цветы – точно не его дело, ноги уже повели его в ту сторону.
Чем ближе он подкрадывался, тем больше понимал, что подснежники – это еще цветочки по сравнению со всем остальным. Растений с каждым шагом становилось все больше, лед на земле корежило изнутри, из-под него вылезала трава, ростки цветов, ползучие стебли, которые немедленно начинали оплетать деревья. Воздух пах не снегом, а зеленью, пыльцой и древесным соком. А звук все приближался – надрывный, захлебывающийся. Сначала Генри принял его за голос птицы, но скоро понял: это рыдания. Кто-то плакал с такой силой, что казалось, будто он сейчас подавится воздухом насмерть. А вскоре Генри различил впереди и того, кто издавал все эти звуки.
На поляне в окружении пышно-зеленых деревьев и цветов всевозможных оттенков сидела девушка в белом платье. Точнее, недавно оно было белым, а теперь его покрывали потеки грязи. Перчатки и туфли, которые валялись рядом, выглядели не лучше. Волосы у девушки растрепались, под ногтями была черная кайма, лица Генри не видел – она прижимала к нему ладони. Генри бесшумно переместился за дерево. Он понятия не имел, что делать.
И тут девушка уронила руки на колени. От слез ее лицо опухло так, словно ее укусила пчела, но Генри все равно узнал: это была дочь Ингрид и Уилфреда. Девушка, потерявшая туфлю.
Сам Генри не решился бы вылезти из-за дерева. Вряд ли она хочет, чтобы ее беспокоили, наверняка у людей слезы – очень личное дело. Но он, увы, забыл про свой золотой жилет. Первый же луч солнца отразился от него так, что Генри чуть за голову не схватился. Ни один охотник в таком виде из дома бы не вышел. Это все равно что весь лес оповестить: хей, а вот и я!
Девушка молниеносным движением вскочила, сунула ноги в туфли, натянула перчатки, одной рукой закрутила и подоткнула волосы, а второй схватила веер и раскрыла перед лицом. Все это она проделала с такой завидной скоростью, что вполне могла бы голыми руками ловить лососей. Генри спрятался обратно за дерево, но было уже поздно, и он осторожно выглянул.
