Легенды Соединённого Королевства. Величие Света - Владимир Игоревич Ашихмин
Миновали еще сутки. В полдень, когда мы отдыхали после долгой скачки, к нам на поляну вышел бурый кудлатый медведь. Голодный и оттого злой, привлеченный запахом запечённого антрекота из Скатерти «На все вкусы», он напал на привязанных коней. Два резких удара могучих лап, выстрел энергетического Луча из Клюквы и еще удар… В итоге: все печально и грустно. Косолапый как–то успел задрать всех наших лошадей, ну и сам тоже отошел к праотцам всех медведей. Зверь подобрался тихо, и еще хорошо, что к Марви, Гонории и Барону, а не ко мне, Настурции или Лютерии. Так – бамс – кому–то из нас по шее когтистой пятерней и все, тю–тю. Не стоит забывать – Великий Лес – это не какой–нибудь чудесный парк, разбитый вблизи поместья. Нет. Он коварен, опасен и бесконечно хитер. Здесь всегда надо держать ухо востро!
Посоветовавшись с Настурцией о том, как быть с Лютерией Айс – постоянная тяжелая борьба с лапой Дроторогора почти обездвижила магистра Ордена Милосердия, я попытался «достучаться» до Юнивайна. Несколько раз я кидал Кампри об траву – впустую. Мой призрачный друг не отозвался. Пришлось взять Лютерию под руки и вести вперед… А как иначе? Идти надо во что бы то ни стало.
Вынужденный неспешный поход дал мне присмотреться к Великому Лесу. Он явно изменился. Да, да! Он тут не такой, как, скажем, десять миль назад! Рано опустившиеся сумерки не позволили мне ответить себе на вопрос «что с ним не так?». Однако, вновь выдвинувшись с солнцем в путь, я все же сообразил что к чему. Ароматы – это раз. Великий Лес благоухал! Он пах свежестью, чистотой и весенней радостью, состоящей из тонких ноток меда, стиракса, аниса и гальбана. Любой парфюмер из Плавеня или Иль Градо пришел бы в восторг от этого букета и тотчас бы возвестил, уперев руки в боки: «Мой парфюм был беден без этого фимиама! Я обязан произвести в своей лаборатории нечто похожее!» Что поразило меня еще – так это целые заросли разнообразных цветов! Великий Лес и так обаятелен, как дама, наконец–то выбравшаяся в театр, но тут он превзошел сам себя! Под черными и коричневыми стволами деревьев роскошествовали многолетние кустарники – форзиция, рододендрон, скумпия и глициния перемешивались друг с другом и накрывали собою гиацинты, тюльпаны, ирисы и эрантисы. Толстенькие, но вполне бойкие пчелы летали от бутона к бутону. Их шубки и мордочки – все в пыльце. Одна пчелка, более прочих взявшая на себя пыльцы, уселась на меня передохнуть. Я аккуратно погладил ее пальцем по спинке, и она зажужжала – «мол, не надо, не надо, милейший, это лишнее, мы с вами не шибко–то знакомы для таких вот фамильярностей». Спустя секунды пчелка улетела. На прощанье я помахал ей рукой.
Еще в Шальхе я позаимствовал с полки Вильгельма Темного блокнотик, куда во время путешествия стал записывать свои мысли, томные элегии (не для всех ушей, я стесняюсь!) или зарисовывать какие–то миниатюры. Поддерживая Лютерию Айс под локоть, я пожалел, что: «а» –не могу сейчас что–то накидать на «бумагу», «б» – что сам по себе посредственный художник. Вот Эмилия, вот она – да, кисть или карандаш в ее руках творят волшебство… А еще мне показалась удивительным, что здесь не было ни одного намека на присутствие живорезов. На их деятельность и промысел. Если во всем Великом Лесу следы активности живорезов проглядываются на каждом шагу – их неряшливые вырубки, безобразные норы, куцые руны на камнях, прогоревшие кострища, останки и черепа, то сюда, казалось, Хрипохор не заходил вовсе. Создавалось впечатление, что я иду по Великому Лесу той доисторической эпохи, когда здесь беззаботно жила нимфа Астрид – до прихода Назбраэля, Хрипохора и Его войны с драконами Фисцитрона Венценосного.
Пели птички, прыгали зайчики, из–под коряг пучились аляповатые грибные шляпки. Множество родничков усеяли собой просторы лесистых холмов. Мы набирали их ледяную воду во фляги, а потом с наслаждением запивали ягоды, в изобилии растущие куда не глянь. Пряная изумрудная подстилка, окружающая прогалины позабытых всеми троп, пучки ковыля и овсяницы в низинах, душистый ветер и исполины–буки, дубы и вязы навевали на меня ощущение, что я попал в сказку, в мифическую страну, где живут добро, альтруизм и кротость – эти неразлучные сестры, и их танец – Чары Самой Жизни.
Но вот что-то поменялось в Великом Лесу. Как будто в Его Праздник природы забралось что–то стылое и мрачное. Все чаще мне под ногами попадались опавшие листья и все реже мелькали хризантемы и георгины, а те, что я замечал, были пожухлыми и хворыми. Покуда я продвигался вперед, все неумолимо чахло и увядало.
Мое настроение тоже поддалось пессимизму. Вдруг Лютерия мне сделалась обузой, тяжелой и обременительной ношей. Хватит ее терпеть! Что я, нянька ей что ли? Чик–чирик ее и баста! Чуть отступив назад, я надавил Настурции на голову, и подсечкой скинул в овраг – чтоб не мешала, занудная бабенка. Перевернув Лютерию лицом к себе, я обнажил Альдбриг.
– Калеб, это все Дроторогор! Сопротивляйся… – прошептала она, придавливая сумку с лапой Бога–Идола к животу.
– Все! Никаких «Калебов и Дроторогоров, хлебов и творогов»! Ты мне шибко надоела, смекаешь? Опостылела, как горькая редка! Ага? Поэтому я перережу тебе горло!
Я приставил меч к шее Лютерии. Ну а, что? Возись тут с ней, выхаживай, заботься! А может мне еще жениться на ней, нет?
Мою щеку обожгло прикосновение металла. Я приложился к ней пальцами – из неглубокой раны текла кровь. Беспощадное наваждение, ниспосланное на меня гадкой культей Дроторогора, покинуло меня так же