Сабля, птица и девица - Алексей Вячеславович Зубков
— Знакомый обычай. Так и мои родители договорились для меня насчет невесты. Подрастет — женюсь.
Подошли к ратуше. Она представляла собой башню и пристроенный к ней большой дом со стенами без окон.
— Здесь в подземелье тюрьма, над ней кордегардия, — сказал Вольф, — Еще казна с казначеями и счетоводами, часовня и звонница. В амбаре рядом — склад провизии на случай осады.
— И для таверны место осталось? — Ласка показал на вывеску над одной из дверей.
— А как же. Ее кто-то из казначеев держит. Но нам не туда. Вон, смотри, справа у дома позорный столб, клетка и помост с плахой.
— У столба человек, и в клетке кто-то сидит.
— У столба вор, в клетке нечестный торговец. Плаха для убийц и грабителей. Мы туда идем, потому что там рядом Славковская улица, и дом Твардовского.
Надо полагать, Твардовскому принадлежал не весь большой каменный дом прямо на рыночной площади столицы.
— Здесь живет известный чернокнижник и алхимик Твардовский, астролог самого Сигизмунда Августа, если молва не врет, — сказал Вольф.
— Так вот просто живет на рыночной площади чернокнижник? — удивился Ласка, — И все знают?
— Кому стоит знать, те знают, — ответил Вольф, — Простаки, конечно, нет.
Пан Твардовский жил довольно скромно. Хотя и в столице, и в каменном доме. Но при доме конюшни у пана не было. За всю прислугу у него бегал один неприметный мужичок, почему-то попахивавший серой.
— Добро пожаловать, шановны паны, в мою скромную обитель! — сказал Твардовский, спустившись к гостям.
Рядом с паном к гостям вышел крупный петух, высотой и шириной не меньше, чем с табуретку. Ласка как-то видел великого князя, выходящего из терема. Рядом с князем с такой же грацией шла длинноногая борзая собака.
— Пан очень любезен, — ответил Вольф.
— Я смотрю, вы издалека. Пан в кафтане не из Московии случайно?
— Из самой Москвы, — ответил Ласка.
— Прошу за стол. Знаете ли вы, что такое настоящий польский обед?
— Примерно представляем.
— Обед должен состоять из четырех блюд, в том числе двух мясных и двух овощных, все на свежем сале.
Мужичок-слуга, опередив панов, метнулся в столовую. Не прошло и минуты, пока в дверь вслед за ним прошли хозяин и гости. На столе, накрытом белоснежной скатертью, их ждал еще горячий упомянутый польский обед, сервированный на три персоны. Половина каплуна, большой кусок отварной жирной говядины, квашеная капуста и вареный горох. И большой кувшин с пивом, судя по пене наверху.
В отличие от Чорторыльского, Твардовский стены гобеленами не увешивал и вообще никак жилище не украшал. Но даже в столовой у него кроме обеденного стола стоял стол, заваленный во много слоев бумажными и пергаментными свитками, а еще буфет со стопкой книг. Стоимость этого всего Ласка не мог оценить даже приблизительно. Если только прикинуть затраты труда писцов, чертежников и художников, но и тут цифры в вычислениях сразу же уходили за горизонт.
Неспешно поели. Ласка рассказал про жизнь в Москве, про новую стену и башни Китай-города, про удачно отбитый татарский набег.
— Мы к пану вот по какому делу, — Вольф уловил момент, когда наступило время поговорить по существу, — Один шановный пан из Литвы хотел бы стать виленским воеводой.
— Это не ко мне, это к Его Величеству, — ответил Твардовский.
— К которому? — спросил Вольф, — Или и вовсе к королеве?
— Лучше к Старому. Но без согласия королевы он не подпишет.
— А если за пана молодой король попросит?
— Могут послушать, — Твардовский повернулся и крикнул в сторону кухни, — Шарый, кто у нас сейчас виленский воевода?
Шарый — самая подходящее прозвище. По-польски «серый», а он и есть какой-то серый. Настолько серый, что и других примет не подберешь.
— Никого, — ответил слуга.
— А кто был?
— Альбрехт Гаштольд!
— А виленский каштелян кто?
— Юрий Геркулес Радзивилл!
В каждом польском воеводстве, да последнее время и в Литве по польскому образцу высшими чинами были воевода, как военная власть, и каштелян, как гражданская. Иногда представители высшей аристократии занимали по совместительству несколько воеводских должностей, как покойный Альбрехт Гаштольд, а на местности делами занимались их доверенные люди.
— Что же, на вакантную должность претендовать проще, чем на занятую, — задумчиво сказал Твардовский.
Он встал, прошелся по комнате и внимательно посмотрел на гостей.
— Пшепрашем, — извинился Твардовский и вышел на кухню.
— Не откушать ли нам венского штруделя? — сказал он, вернувшись.
— Благодарствую, — ответил Ласка.
— Итак, на чем мы остановились? — спросил Твардовский и тут же сам себе ответил, — У пана отменная сабля.
Ласка смутился. Про саблю до сих пор не было сказано ни слова. Но достал ее из ножен, положил клинок на левый рукав и продемонстрировал Твардовскому. Тот внимательно осмотрел оружие, поглядев и сквозь пальцы веером, и сквозь пальцы кольцом.
— Да, уникальное оружие, — сказал Твардовский.
Ласка вернул саблю в ножны.
— Панам угодно, чтобы я ходатайствовал перед Сигизмундом Августом за Чорторыльского, чтобы молодой король ходатайствовал за него перед отцом и матерью? — подчеркнуто вежливо спросил Твардовский.
Во всем христианском мире обычай обращаться к собеседнику в третьем лице соблюдался при обращении нижестоящего к вышестоящему и требовал титула. «Что угодно Вашей милости?». В Польше же обычай носить и чуть что применять оружие привел к тому, что подобные обороты с титулом «пан» стали нормой для особо уважительного общения между равными. Между шляхтичами точно, между холопами нет.
— Так, — ответил Ласка.
— Паны, надеюсь, представляют, чего это стоит?
— Мне говорили, что ни король, ни пан золотом не возьмут.
— Чем же панам советовали за такую услугу платить?
— Равноценной услугой.
— Давайте так. В обмен на жалованную грамоту на виленское воеводство пан отдаст мне эту саблю.
— Далась вам всем эта сабля! — возмутился Ласка, — Как будто все другое у вас уже есть.
— Пан может предложить другое? Деньгами не возьму.
— Например, птица певчая из дворца императора Карла в Вене — такого уровня диковина, чтоб хоть на живую воду менять. Чтобы птица большая, красивая и пела хорошо. Или там племенной жеребец из конюшен короля
