Бич Божий. Книга 1. Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев
— У меня получилось… Получилось… Ха-ха-ха-ха, — заржал он, запрокинув назад голову. — Я лечу, лечу…
Его охватило непередаваемое чувство легкости, стремительности, когда чувствуешь себя птицей. На какой-то миг он почувствовал себя абсолютно свободным, как та чайка из романа Ричарда Баха. Мог лететь вперед, назад, вправо, влево или вверх. Могло ли быть что-то чудесней этого ощущения полной раскрепощенности и абсолютной свободы? Существовало ли что-то прекрасней открывающегося перед ним вида высоченных, покрытых мохнатыми шапками снега, гор? Вряд ли.
…Далеко внизу показалась большая ровная площадка у селения, сотнями каменных хижин обнявших высокую скалу. Сотни и сотни мужчин стояли вокруг длинного стола с сидевшими за ним аксакалами со всей Чечни и Дагестана. У торца стола, на самом почетном месте, угадывалась грузная внушительная фигура хана Джавада, о чем-то вещавшая перед аксакалами. Время от времени стоявшие за ним горцы, перебивая друг друга, начинали громко выкрикивать его имя. Скандировали они его до тех пор, пока довольно улыбающийся хан не делал отмашку рукой. Мол, хватит, довольно.
Словом, все было ясно и без суфлера. Джавад, пользуясь серьезным финансовым, военным ресурсом, просто напросто продавливает свою кандидатуру на пост имама Чечни и Дагестана. Знати пообещал жить по-старине, бедноте — новые набеги и добычу, аксакалам — почет и уважение, духовенству — новые мечети и богатые подношения.
С высоты Ринат еще разглядел кое-что. Чуть в стороне от стола, где собрались аксакалы, торчал толстый вкопанный в землю столб, к которому был привязан какой-то человек в форме русского солдата.
—…Чего у них тут такое? Жертву что ли приносят… — морщась от ветра, бормотал Ринат. — Стоп! Джавад, падла, же обещал свалить мое убийство на русских. Вот тебе и готовый виновник! Хитровыделанный урод! Придумать же такое… Наверное, опять сказку свою людям рассказывет. Так мол и так, мои хорошие братья. Убили нашего мудрого и любимого имама Шамиля проклятые русские солдаты. Мне же, хану Джаваду, удалось схватить этого убийцу. Буквально, под пулями, рискуя своей жизнь… Тьфу! Падла! Слов других нет.
От этой живо представленной картины его такая злость взяла, что он дернулся всем телом. Планер, и так державшийся на честном слове, тут же отреагировал, бросив его в пике. Волосы (что там волосы? Все тело!) встали дыбом! С хрустом переломилась одна из ореховых палок каркаса планера, из-за чего правое крыло затрепетало на ветру бесполезной тряпкой.
— А-а-а-а-а-а-а-а! — заорал он то ли от страха, то ли от восторга, едва не вываливаясь из креплений. — А-а-а-а-а-а-а-а! Джавад, падла! А-а-а-а-а-а-а!
Захлестнувший адреналин залил его до самых бровей, заставляя выпрыгивать сердце из груди. Ветер с силой хлестал по лицу, выбивая из глаз слезы. В голове завертелся безумный водоворот самых разных мыслей — самая настоящая каша, щедро сдобренная страхом и восторгом, ожиданием скорой смерти, отчаянием.
— А-а-а-а-а-а! Я, б…ь, Гастелло бородатый! Джа-в-а-а-а-ад! — тело вытянулось в струнку, еще больше увеличивая скорость падения. — А-а-а-а-а-а-а!
Переживаемые им в этот момент чувства и эмоции не шли ни в какое сравнение с теми, что снежной лавиной накрыли находившихся внизу людей. Едва только тень от его планера коснулась поля у селения, как первые люди начали задирать головы к небу. Кто-то удивленно вскрикивал, кто-то начинал шептать молитвы, кто-то хватался за кинжал или ружье. Когда же с высоты стали раздаваться первые вопли, то толпившихся внизу людей охватило настоящее безумие.
Звучали отчаянные крики. Одни взывали ко Всевышнему, другие проклинали дьявола, третьи от дикого ужаса несли безумную тарабрщину.
Бах! Бах! Загрохотал первые выстрелы! Бах! Бах! Многие ломанулись в ближайшие хижины, стремясь за их каменными стенами спрятаться от иблиса[8].
Издав громкий вопль, Джавад упал на землю и, извиваясь змеей, пополз под стол. Добротный, сбитый их мощных досок, он казался хорошей защитой. Об этом же подумали и другие, что, отпихивая друг друга, ломанулись под спасительную крышу.
— А-а-а-а-а! — Ринат орал так, как никогда до этого. — А-а-а-а-а-а!
К счастью, внезапным порывом ветра планер и его самого бросило в сторону лепившихся друг к другу хижинам. В самый последний момент перед ударом Ринат успел сгруппироваться и, закрыв голову руками, вжался в клубок.
С пушечным ударом он проломил соломенную крышу какого-то курятника или овчарни. Упади его планер несколькими метрами южнее, то своим телом ему пришлось пробовать на прочность каменную крышу дома какого-то зажиточного горца. Удалось бы ему не сломать себе шею о плиты сланца, одному только Богу известно.
Придя в себя, Ринат увидел перед глазами остатки насеста с остатками куриного помета.
— Тьфу! Тьфу! — сплюнув выступившую во рту кровь, он поднялся на ноги и медленно подошел к хлипкой двери. — Планер, б…ь… Летайте нашими авиакомпаниями….
Дверь, тихо скрипнув, пошла вперед. Он сделал шаг вперед, к солнечному свету, и встал, как вкопанный, перед десятком стволом. Кремневые ружья, старые дедовские фитильные карамультуки[9] смотрели на него, чуть подрагивая в руках бледных, без единой кровинки, горцев. Чувствовалось, вот-вот у кого-нибудь не выдержат нервы и прозвучит выстрел.
— Бисми ль-Лля̄хи р-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[10], — развернув плечи и высоко вскинув голову, Ринат начал читать молитву; сначала тихо, а потом все громче и громче стали звучать священные для каждого мусульманина слова, открывающие[11] Коран. — Аль-Х̣амду ли-Лля̄хи Рабби ль-'а̄лямӣн[12]…
Что он еще мог сказать, смотря в десяток черных зрачков? Изрыгнуть из себя очередной поток ругательств⁈ Взывать к милости? Звать на помощь? Откуда изнутри, сами собой, начали всплывать слова молитвы, которую ежедневно читала его апкай[13] в далеком-далеком босоногом детстве. Именно сейчас перед лицом неминуемой смерти эти слова наполнились для него особым смыслом. Ринат смотрел на сотни стоявших плечом к плечу горцев, в глазах которых священный страх соседствовал с фанатичной отвагой, и ясно понимал, что именно этот миг все решит в его жизни и, в конечном итоге, в жизни всего Кавказа…
Делая шаг за шагом, Ринат шел вперед. Медленно отведя от себя стволы ружей, делал очередной шаг, затем следующий.
— Ар-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[14], — он ловил глазами взгляд ближайшего горца и «давил», пока тот не отводил его. — Ма̄лики йаўми д-дӣн[15]…
Так, шаг за шагом, он продвигался к столу, вокруг которого вновь застыли аксакалы с вытянутыми от удивления лицами. «Момент истины… Точка бифуркации… Я смогу… Я почти победил… Осталось всего ничего…Осталось, лишь шагнуть вперед… Ринат, твою мать, давай!».
Подойдя к столу, остановился. Обернулся назад, где замерли провожавшие его взглядами горцы.
— Я… имам Шамиль! — в стоявшей тишине его слова прозвучали особенно громко и внушительно. — Я имам Дагестана и Чечни! Я Меч Ислама! И я вернулся… оттуда, —, поискав глазами Джавада, он буквально впился в него взглядом. — Чтобы покарать предателя!
Тишина, и так напоминавшая кладбищенскую, зазвучала, как натянутая струна. Не звучало ни звука. Однако, все понимали, что сейчас заговорит оружие и прольется кровь.
Первым нервы не выдержали у Джавада, несмотря на всю его показную бесшабашность оказавшегося довольно трусливым человеком. Правда, кого не проймет столь эффектное возвращение мертвеца? Он же собственными глазами видел, как имама Шамиль, накрывшись каким-то куском тряпки, упал в ущелье, в бурную реку. Семь дней и семь ночей его люди бродили по берегам той реки, но не нашли никаких следов утопленника.
— Не-е-ет… Не может быть… Я же своими собственными глазами видел, как ты упал в ущелье, — заикаясь, бормотал хан. — Ты не можешь быть им… Не-е-ет! Это все джаду[16]… Это все проделки арвахов[17]…
Джавад был потрясен до глубины души. Бледный как смерть, с трясущимися губами и широко раскрытыми глазами, он никак не мог поверить в спасение имама Шамиля. Все его естество сопротивлялось, всячески пытаясь дать иное, сверхъестественное объяснение этому. Ведь не мог обычный человек выжить после такого, что они устроили возле той башни…
Пальцы его скользили по поясу, пытаясь нащупать рукоять кинжала. Безуспешно. Кинжал лежал под столом, где не так давно
