Дункан Мак-Грегор - Битва бессмертных
Кумбар, мысленно вознося мольбы Эрлику, обреченно закрыл глаза. Он уже почти смирился с тем, что путешествие его, предпринятое им так опрометчиво, добром не закончится. Между тем картины прошлого все последнее время беспрестанно возникали перед его глазами. Он, как выяснилось, уже плохо помнил те годы, что прослужил в туранской армии. Красномордый парень с наглыми глазами и диким нравом, первый и на дружеской пирушке и на поле брани, был ему знаком весьма смутно. Если б тогда он только на один миг мог себе представить, во что превратится спустя всего-то лет тридцать, то сам бы напоролся на вражеский клинок. «Что спите, ребята! — как во сне слышал он свой собственный голос, веселый и злой. — А ну, вперед! За мной! Руби!» Кумбара даже передернуло от смешанного чувства гордости за себя в молодости и стыда за себя сейчас. Каким образом и когда произошли в нем эти ужасные изменения? Неужели сладкая и сонная жизнь во дворце сотворила из бесшабашного солдата эту жирную курицу, дрожащую от страха при одной только мысли об опасности? Тьфу! В отчаянии сайгад сплюнул на покрытый ковром из пыли пол и повернулся к шаману.
— Ну вот что, парень, — громко сказал он. — Кто бы ни был тот ублюдок, что пожрал всю деревню, я не желаю ждать его молча. Я бу…
Дверь скрипнула. Оборвав себя на полуслове, Кумбар медленно повернулся.
* * *Тон, каким старый солдат сделал свое заявление, поразил не столько шамана, сколько варвара. Он уже привык к тому, что толстяк скулит по всякому поводу и без повода вовсе. Сейчас ему показалось, что он слышит и видит совсем другого человека — впрочем, показалось лишь на мгновение, ибо дверь-то все же скрипнула, а потом и открылась. На пороге стоял… Или стояло… Скорее, наверное, стояло.
Невысокое существо, пола ни женского и ни мужеского, а какого-то среднего, взирало на спутников как будто бы благосклонно, но варвар, поймавший самый первый его взгляд, готов был поклясться хоть Кромом, хоть Митрой и прочими богами, что в нем сверкнула ненависть, причем такая мощная, что в груди Конана сразу поднялась ответная волна, Он сдвинул брови и на два пальца вытащил из ножен меч.
В полном молчании пришелец и гости рассматривали друг друга. Что там особенного он мог найти в них, так и осталось загадкой, а он явно был чем-то весьма удивлен. Они же видели перед собой нечто косматое, тощее и горбатое. Безобразное плоское лицо с острыми и мелкими чертами, обрамленное всклокоченной бородой, на щеках имело яркий лихорадочный румянец, а в общем отличалось, наоборот, ужасной бледностью. Мышиные глазки беспокойно перебегали с огромного варвара на толстого сайгада, а с него на ничем не примечательного с виду шамана (тем не менее именно шаман удостоился взгляда долгого и тревожного). Вот и все, что было в пришельце человеческого. Остальное могло принадлежать только монстру из царства Нергала — так решил варвар, обозревая странное тело существа.
Руки его, покрытые густым черным волосом, с длинными желтыми ногтями, походили на обезьяньи лапки — только ладони розовели гладкой кожей; босые ноги были коротки, кривы, тоже волосаты и — трехпалы. Между этих пальцев Конан с отвращением заметил пупырчатые перепонки, измазанные в какой-то дряни, смахивающей на болотную тину. Туловище его, гораздо длиннее ног, поросло большими — с кулак — шишками, которые торчали из прорех в грязной тунике.
Наконец монстр завершил осмотр гостей и, откашлявшись, сказал первые слова приветствия.
— Что вам надо здесь, чужестранцы?
Голос урода оказался не менее противным, чем внешность: скрипучий и гнусавый, с нотками страждущего любви кота. Длинные передние клыки, далеко заходящие за нижнюю губу, явно мешали ему говорить.
— А тебе что? — ответил расхрабрившийся сайгад.
— Моя деревня, — коротко пояснил тот.
Кумбар открыл рот, дабы продолжить столь увлекательную беседу, но его перебил Парминагал.
— Не скажешь ли, достопочтенный (при этом слове варвар и сайгад в унисон хмыкнули), куда подевался народ? Помнится, здесь когда-то жили люди…
— Теперь не живут.
— Это я уже понял. Я спрашиваю, где они?
— Где-то там. — Монстр описал лапой полукруг, так что невозможно было уяснить, где же все-таки люди.
— Где люди, старая коряга?! — рыкнул киммериец, жалея время на болтовню с этим ублюдком.
От его голоса монстру стало дурно. Закатив глаза, он прислонился горбом к стене и часто задышал.
Царедворец совсем осмелел. Он подошел к самозваному хозяину деревни так близко, что чуть не касался его животом, потряс перед его носом толстым пальцем и, ласково улыбаясь, сказал:
— Я тебя сейчас укушу.
— А? — удивился монстр, приходя в себя.
— А потом съем.
То, что произошло сразу за этим обещанием, на миг повергло в шок и Конана и шамана. Урод вдруг открыл пасть так широко, что в нее запросто могла бы вместиться голова Кумбара — она и вместилась, по самую шею. Несчастный сайгад заверещал пронзительно, уперся руками в грудь обидчика и попытался вырваться. Напрасно. Он только оцарапал себе затылок об его острые зубы. Кровь брызнула на Парминагала, который был на два шага ближе к обоим, чем варвар.
Эти красные мелкие капли привели в чувство товарищей бедняги Кумбара. В тот момент, когда монстр начал смыкать челюсти — с омерзительным хрустом, наслаждаясь, медленно, — Конан вскочил, молнией рванулся к нему и кулаком со всей силой треснул его по темени. Удар этот был настолько силен, что звук от него эхом разнесся по комнате.
Пришла очередь урода погрузиться в прострацию. Замерев с головой сайгада в пасти, он снова закатил глаза; слюна, вонючая даже на расстоянии, струями потекла по бороде, склеивая волоски.
— Конан! — предостерегающе крикнул Парминагал.
Но было уже поздно. Едва киммериец выхватил из ножен меч, дабы завершить казнь монстра, как черная волосатая рука протянулась к нему, железными пальцами вцепилась в лодыжку и дернула. Потеряв равновесие, Конан грохнулся на пол. Урод при этом так и стоял с отрешенной физиономией и с закаченными к потолку глазами.
В ужасе Парминагал увидел, что поверженный варвар не двигается. Что с его сознанием? Надолго ли покинуло оно его? Эти вопросы промелькнули в голове шамана за краткую долю мига. Затем он вытянул из потайного мешочка на поясе под курткой тонкую иглу и метнул ее в монстра.
Страшный визг потряс дом. Откуда в узкой впалой груди было столько силы, чтобы орать так громко и так долго, шаман понять не мог. Звук рос, крепчал; вот уже трещины побежали по стенам, лопнуло толстое стекло в окне, а потом визг вылетел на улицу и там превратился в ветер. Он выдергивал из земли тонкие молодые деревца и шатал из стороны в сторону старые, срывал листья, сносил крыши с домов; он становился уже настоящим вихрем.
