Избушка на костях - Ксения Власова
Яга, оторвавшись от ворона, многозначительно кашлянула. Кощей осекся, будто спохватившись, что ляпнул лишнего. Его пыл угас, как угли, залитые водой. Он смущенно, как-то совершенно по-мальчишески запустил пальцы в золотые кудри на макушке, а затем отдернул руку и уверенно произнес:
– Скатерть-самобранка, милости твоей просим! Угости гостей любезных, да и про хозяев не забудь.
Миг, и на пустом столе разом появились десятки блюд: томленный в печи заяц, каша с бараньими мозгами, жареная осетрина, блины с маслом, пироги с рыбой, морковью, яблоками… Глаза разбегались, я не знала, что выбрать первым.
Какое-то время в трапезной царила тишина, нарушаемая лишь шелестом наливаемого в кружку киселя и скрипом ложки в тарелке с кашей. Я быстро насытилась. Позабытая усталость снова вернулась, и я начала было клевать носом, но негромкая возня заставила широко раскрыть глаза и сосредоточиться на происходящем. Яга выложила на стол серебряное блюдо тонкой, дивной работы. По его краю мастер вырезал деревья и парящих птиц, а посередке – горсть яблок. Мелькнули тонкие запястья, разлился мелодичный перезвон браслетов: Яга ловким движением закрутила яблоко и пустила его по блюдцу. Серебристое дно подернулось туманом, словно река поутру, а затем…
– Что это? – выдохнула я, невольно подаваясь вперед, чтобы рассмотреть получше. – Это…
– Китеж-град, – кивнула Яга. – Столица.
Картинка в последний раз пошла сильной рябью, а затем обрела невероятную четкость. Казалось, стоит мне протянуть руку, коснуться блюдца, и я сама нырну в него, словно в колодец, и очнусь уже в сияющей столице. Блеск золотых куполов церквей ослеплял, солнечные зайчики, мелькающие в завитушках резных теремов, очаровывали и тянули за собой, как послушного бычка на веревочке. Многолюдная улица вскоре сменилась рынком, где продавцы зазывали к себе покупателей. Блюдце не передавало звуков, губы дородных мужчин и женщин шевелились, но я не могла разобрать ни слова. Прилавки ломились от товаров: свежая рыба, ощипанная птица, льющийся ручьем мед, застывшая островками снега крупная соль – все это соседствовало с расписной посудой, роскошными мехами, атласными лентами, готовыми платьями и шапками. Не успела я подивиться такому богатству, как оно исчезло. Перед глазами замельтешили узорчатые стены палат и высокие сводчатые потолки.
В просторном зале с большими красными окнами, украшенными замысловатой резьбой, на массивном троне восседал старик. Его выбеленные течением времени волосы свободно лежали на гордо распрямленных плечах. Роскошная одежда, расшитая золотыми нитями и самоцветами, тягуче стекала с изнуренного, исхудалого тела. На лице, испещренном мелкими, похожими на росчерки пера, морщинами, застыло выражение брезгливой усталости. Во всем образе старика читалась печать неумолимости приближающегося конца.
Высокий тощий юнец в запыленном наряде гонца мял в руках шапку у окна. Еще несколько солидных мужей в дорогих тяжелых одеждах елозили на лавках, изредка склоняя головы, чтобы нашептать что-то соседу. Беспокойные взгляды их то и дело скрещивались на старике. Его белоснежную макушку венчала княжеская шапка, усыпанная драгоценными самоцветами. Стоящий навытяжку, как солдат перед воеводой, молодой писарь зачитывал длинный свиток, конец которого валялся где-то у подножия резного трона.
– А это…
Я не успела закончить вопрос. Его оборвали, будто струну у гуслей, – на самой высокой ноте.
– Хозяин Китеж-града, – резко, словно топором рубанула, ответила Яга. – Князь Всемил.
Светлые глаза ее блеснули сталью. На их дне что-то промелькнуло – быстро, почти мимолетно – и исчезло, словно вынырнувшее всего на миг из глубин морское чудище. То самое, о котором рассказывают детям: с острым хребтом и хвостом с шипами. Попадешь под волну, поднятую такой тварью, и попрощаешься с жизнью.
В горле запершило, на языке появился привкус соленой воды, и я моргнула, чтобы отогнать видение: сверкающие на солнце купола Китеж-града смывает мощный, бурлящий поток. В его водовороте исчезают и люди, и избы, и терем с резными окнами. Последней в закручивающейся воронке мелькает княжеская шапка.
– Совсем плох, – заметил Кощей, с удовольствием откусывая кусок от горячего пирога с зайчатиной. – Ты посмотри-ка на него…
В голосе Кощея притаилось, словно пригревшаяся на пороге блудная кошка, злорадство. Оно поразило меня не меньше последующего удара кулаком по столу. Чашки и блюдца подскочили на вышитой цветами скатерти, но не опрокинулись.
– Недолго ему, подлецу, осталось…
Князь закашлял, поднес ко рту шелковый платочек. Стоило ему отдернуть руку, как мой взгляд прикипел к алому пятну на белоснежной, отделанной кружевами ткани.
Кровь.
– Почему он подлец?
Ни Яга, ни Кощей не ответили на мой вопрос. Он упал, словно тяжелый глиняный кувшин на пол. Так же неожиданно и громко. Казалось, его осколки задели каждого за этим столом, прорезали тишину, вспороли ее тягучее предчувствие чего-то дурного. Я сжала ладонь Тима, ища в его прикосновении поддержку.
– Так почему? – настойчиво повторила я.
Яга неохотно щелкнула пальцами, и картинка в блюдце сменилась. Китеж-град медленно истаял, а на его месте возник огромный трехэтажный терем из серого камня, обвитого зеленым плющом. Окна узкие, с бойницами. Две круглые башни со шпилями, упирающимися в темное ночное небо. Двускатная крыша с чешуйчатой красно-коричневой кровлей.
От терема несло иноземным духом за версту. На душе, будто первые волны в преддверии шторма, всколыхнулись догадки. Они лишь усилились, стоило вороному крылу промелькнуть на фоне золотистого полумесяца.
– Князь наш иноземный уж до дома добрался, – проговорила Яга. Ее тонкие пальцы, усыпанные кольцами, потянулись к чашке с чаем. – Не зря ступу у меня выклянчил.
– Она тоже вернулась, душа моя, – ответил Кощей и пододвинул поближе к Яге блюдце с печатными пряниками. – Я ее почистил, метлу перевязал… На крыше все оставил.
Яга кивнула и сделала глоток ароматного, пахнущего мятой чая. Ее холодный взгляд не отрывался от катящегося по краю блюдца красного наливного яблочка.
Тихий шепот Тима коснулся моей мочки и обжег чувствительную кожу волной мурашек.
– Кощей иноземного князя в ступу посадил и по ветру пустил, – едва разжимая губы, сказал Тим. – Я сам видел.
Наши глаза встретились. Не знаю, что отражалось в моих, а в его плясало пламя – суматошное, жаркое, опасное. Тим за длинным столом, накрытым волшебной скатертью, смотрелся на диво к месту. В его рыжих вихрах юркими ящерками мелькали оранжевые блики от огня в печи. Ни в голосе, ни в манере держаться – ни намека на страх. Так полюбившееся мне обманчивое спокойствие закалилось, словно сталь на наковальне, и обрело новую форму – острого клинка, готового поразить неприятеля. Ощущение опасности, бродящей по избушке вместе с тенями на стенах, раскрыло Тима, смахнуло лишний слой, обнажив его странную суть.
Тиму по душе колдовство.
Эта мысль поразила меня сильнее, чем мог бы удар меча.
Я вновь глянула на блюдце. На его дне каменный терем сменился девичьей спальней. На узкой застеленной кровати у окна сидела совсем юная девушка. Детская пухлость еще не до конца сошла с ее лица, в этот миг мертвенно-бледного. По щекам беззвучно катились слезы. Они падали на губы, срывались с подбородка и разбивались о костяное веретено, которое девушка сжимала трясущимися ладонями.
Подле нее я наконец заметила иноземного князя – того самого, что просил совета у Яги. Чуть поодаль каменным изваянием застыла женщина в бархатном платье с широкими рукавами. В ее прядях, не прикрытых ни платком, ни кокошником, поблескивали жемчужные нити. Цвет волос, глаз, овал лица – все говорило о ближайшем родстве с девушкой. Горечь, читаемая в женской позе, передавалась даже через изображение, внезапно пошедшее рябью. Яга кашлянула, повела плечом, и картинка вновь стала четкой и ровной.
В узком окне промелькнул черный силуэт ворона, закрывший ненадолго собой золотистый узкий полумесяц. В сгустившейся темноте дочка иноземного князя всхлипнула последний раз и, зажмурившись, поднесла к указательному пальцу острие костяного веретена. На подушечке пальца выступила алая капелька крови. Матушка бросилась к медленно оседающей на постели дочери, но, сделав шаг, тоже вдруг прикрыла глаза. Миг – и уже двое в этой спальне спят глубоким, спокойным сном. Одна – на постели, другая – у ее ног. Протянутая рука матушки навсегда застыла на полпути к плечу дочери.
– Что… – Голос сорвался, и я сделала глубокий вдох. – Что с ней?
Яга чуть пожала плечами, но в мою сторону даже не взглянула. Ею целиком завладело происходящее на дне блюдечка.
