Opus 2 - Евгения Сергеевна Сафонова
«Дядя ведь отпустил тебя в Лигитрин, – напомнила Айрес, прежде чем разбавить музыку города – хмельные голоса, плеск вёсел, грохот колёс по мостовой – хрустом надкушенной вафли и бульканьем, с каким её босые ноги взболтнули воду у подножия лестницы. – Я думала, на этом он оставил попытки выковать из тебя второго себя».
«Отпустил, потому что такова была предсмертная воля мамы, а нарушить слово, данное мёртвому, значит навлечь гнев Жнеца. Ему нужен был сын, который смог бы добиться того, чего так и не сумел добиться он, который смог бы побороться за власть и получить корону. Не сын, которому искусство интереснее политики. Он никогда не оставит попыток сделать меня таким, каким, по его мнению, должен быть истинный Тибель, никогда не простит, что я вырос иным. – Прогулки, закат и молодое амелье сделали Кейла таким умиротворённым, что он даже об этом говорил с безмятежным спокойствием. – Поэтому я решил не возвращаться домой».
Сперва Айрес решила, что он не хочет возвращаться в Керфи на грядущие летние каникулы – короткие, в отличие от осенних, длившихся целый месяц. И почти не огорчилась. В конце концов, они с Кейлом расстанутся всего за пару недель до этих каникул, а сейчас по рукам и ногам её растекалось восхитительное тепло (тогда она совсем не умела пить), и мерзкий узел, затянувшийся в груди незадолго до того, как её корабль отчалил к берегам Нотэйла, ослаб. Ей было так хорошо, как редко бывало – особенно после того разговора с отцом, где ей объявили, что она станет женой дикаря из-за гор.
О грядущем браке и предательстве отца она поведала Кейлу прямо в день приезда. Ничем иным, кроме как предательством, она это счесть не могла. Тогда она снова заплакала, с солью чувствуя на губах вкус унижения и разбитых надежд.
С тех пор Кейл делал всё, чтобы ей не хотелось плакать.
«Ты и так Тибель. Просто у дяди неверные представления о том, что такое быть Тибелем. Потому дедушка и выбрал наследником не его, – добавила Айрес мгновение спустя, слизнув с вафельного рожка каплю, готовую испачкать ей ладонь. – Что ж, думаю, летом здесь и правда чудесно… Может, даже лучше, чем в Керфи. Прохладнее. Свежее. – Тут она покривила душой: Айрес ни на что не променяла бы их привычные купания в Айденском озере. – Главное, что осенью ты застанешь визит риджийцев. У меня есть пара идей, как сделать этот визит незабываемым, и я надеюсь, что ты оценишь их по…».
«Ты не поняла, Айри. Я не вернусь в Керфи. Вообще».
Она и сейчас помнила, как подняла глаза, увидев его счастливое лицо на фоне гранитных ступеней, реки, закатной набережной, где неторопливо шли люди, понятия не имевшие, что рядом с ними сидят королевская дочь и королевский племянник. В Лигитрине никто никуда не торопился: видимо, сказывалось то, что он располагался южнее, а Айрес давно заметила, что южане не любят спешки.
«Я откладывал деньги, – продолжил Кейл, отвечая на её ошеломлённое молчание. – Те, что присылал мне отец. Почти все. Покои, в которых я живу сейчас, оплатили до осени. Когда сменю их на комнату поскромнее, сбережений хватит на то, чтобы прожить в ней год. На хлеб и воду я заработаю».
«Игрой по кабакам? – презрительно фыркнула Айрес, сбросив оцепенение. – Хочешь сказать, после той жизни, к которой ты привык, ты сможешь прозябать на хлебе и воде?»
«Ещё на амелье. Оно здесь даже дешёвое вполне приличное, как ты могла убедиться. – Его улыбка погасла, когда он понял, что сестре не до шуток. – Мне удавалось неплохо урезать расходы… До того, как приехала ты. Решил, что напоследок можно и кутнуть. Всё равно до осени отец ничего не заподозрит – мы с ним уговорились, что на лето я останусь тут. Стало быть, до того времени деньги мне ещё вышлют. Но я лучше буду прозябать на хлебе и воде, чем вернусь под его крышу, Айри».
Она продолжала изучать непонимающим взглядом его лицо: слышать такое от Кейла, которого она привыкла видеть в шелках и бархате, за столами, к которым подавали по меньшей мере пять перемен блюд, было абсолютно дико.
«Я понимаю, что вы с дядей… с твоим отцом… не ладите. Но, Кейл, ты всё-таки Тибель, – она заговорила осторожно и ласково, словно увещевала больного ребёнка. С её точки зрения, так и было, пусть она и родилась месяцем раньше. – Однажды ты унаследуешь всё, чем владеет он, и займёшь положенное тебе место при дворе, и…»
«Да к демонам это место! Мне плевать, кто и что мне положил, если это место – не моё!»
«Но это место рядом со мной».
Она сказала это куда тише, чем хотела.
В его чертах закатной тенью проявилась растерянность, – и осознание прошило ей грудь тупой болью, вогнав в сердце иглу безнадёжности.
Кейл не думал об этом. Даже не задумывался.
«Мы будем видеться, – кажется, он искренне не понимал, в чём причина её огорчения. Огорчение – так Айрес легче было наречь то, что она почувствовала. – Я буду приезжать. Ты будешь приезжать».
«Как часто? Раз в год? В два? Как тебе позволят учёба и попытки заработать на чёрствый хлеб, а мне – обязательства перед нашим родом, о которых я не могу забыть так же легко, как ты?»
Он промолчал. Отвернулся, словно собрался пересчитать алые черепицы на крышах, кажется, впервые всерьёз взвешивая, что и кого он оставит в Керфи вместе с опостылевшим отцом. Мимо проплыла лодка, разбив отражения фонарей на горсть золотистых бликов, скачущих по волнам просыпанными монетами; Айрес смотрела на них, чувствуя, как липкая холодная сладость течёт по пальцам.
Вода, обнимавшая её ноги, враз стала ледяной.
В её мыслях Кейл всегда был рядом. В день, когда она восходит на трон. В дни её правления. Но для него это ничего не значило. Ему было всё равно. В решении задачки, сложенной его жизнью, Айрес оказалась переменной, которую он не собирался учитывать.
Отец, видимо, тоже думал так. Что Айри будет приезжать – раз в год. Или в два. С очередной дипломатической миссией. А в перерыве рожать своему риджийцу детей, улыбаться и обвивать его шёлковыми нитями интриг, добиваться уступок для брата и отчитываться по магическому кристаллу, что всё идёт точно по плану;
