Андре Олдмен - Заговор теней
Бертудо мысленно молил Всеблагого послать ему нужные речи, способные убедить дикарей проявить снисхождение к пленным, когда темноволосый мужчина вдруг застонал и открыл глаза.
…Сначала он ничего не увидел и решил, что ослеп. Потом в ноздри ударила дикая вонь, поплыли какие-то смутные пятна и, словно из мутных глубин болотины, всплыли плоские лица под низкими, поросшими клочками жидких волос лбами, покрытые коростой губы, щерившиеся в жутких улыбках — беззубые рты темнели, как выгребные ямы. Серая кожа этих существ казалась мертвой, и Конан решил, что последний его час пробил, и он оказался там, куда суждено попасть всякому: на Серых Равнинах.
Только что он видел величественную стену водопада за гладью круглого озера, стену, в которой играли радуги, и все вокруг было пронизано солнечным светом, наполнено шумом листвы и птичьим щебетом, и мир был ярким, словно самоцветный камень, только что вышедший из мастерской гранильщика. Они с Ка долго шли среди разноцветия трав, спускаясь с нагорья, откуда низвергался поток, чуть было не погубивший их прошлой ночью, и не могли поверить, что коварные демоны водных стихий могут обитать в столь прекрасном месте. Достигнув первых холмов, устроились отдохнуть: вендийка, еще не оправившаяся от давешних страхов, быстро устала и попросилась в тень дерева, раскинувшего ветви рядом с едва приметной тропкой, ведущей вдоль колючих зарослей, за которыми угадывалось болото.
Конан прилег на траву и положил голову на колени девушки. Ка легонько ерошила жесткие волосы киммерийца, а его пальцы ласкали нежную девичью кожу, и ветер, дувший с воды, приносил запахи лотосов и пряный аромат диких роз, густо растущих по берегам водоема. Пряные запахи, кpужившие голову… И все же чутье варвара уловило неприятный запах, едва ощутимый, относимый ветром, но заставивший его мгновенно вскочить, подхватив ножны с мечом…
И все. Дальше была жгучая боль, ударившая чуть выше левой ключицы, и тьма. А потом, когда глаза привыкли к полумраку и тошнотворный смрад перестал выворачивать внутренности, он увидел улыбающихся мертвецов.
Один из них, худой, словно узник, извлеченный после многих лет заточения из каменного мешка случайным доброхотом, шагнул вперед и, уставив на Конана узловатый черный палец, каркнул: «Мтргадргу!» Визг, вопли и стоны вырвались из темнеющих ртов, мертвецы упали на колени и принялись с чавканьем окунать уродливые лица в зловонную жижу.
Конан напряг мускулы и почувствовал что-то липкое, крепко держащее запястья и лодыжки, сжимающее грудь так, что трудно было дышать. Опустив глаза, он увидел свое обнаженное тело, опутанное белесыми нитями, упругими, но прочными, как железные цепи. Чуть в стороне киммериец разглядел кривой кол, к которому была привязана вендийка.
Шея болела, всю левую часть груди жгло, словно палач поставил на коже клеймо раскаленным железом. Кром! Навряд ли душа покойного станет мучиться раной, полученной при жизни. Жрецы говорят, что обитатели Серых Равнин испытывают душевные терзания, тоску бесприютности и отчаяние вечных скитаний, но не физическую боль. Значит, он все еще на этом свете и может бороться. Вот только как, хотелось бы знать?!
Снова глянув на странных созданий, столь ловко его пленивших, киммериец обнаружил среди них человека, чей облик, несмотря на бронзовый загар и въевшуюся в кожу грязь, выдавал хайборийца. Это был старик в лохмотьях, хранивших еще признаки жреческой тоги. Прямой нос, слегка вьющиеся, все еще темные, хотя и тронутые сединой волосы, и черные, похожие на миндалины глаза выдавали южанина, зингарца или аргосца. Варвар никогда не питал особых симпатий к заносчивым сынам этих народов, но сейчас обрадовался бы и ваниру, окажись кто-нибудь из извечных врагов киммерийцев рядом.
— Кто ты? — с трудом двигая распухшим языком, спросил Конан по-зингарски.
Старик вздрогнул, словно его ударили. Потом вдруг наклонился, зачерпнул пригоршню грязи и швырнул в пленника. Теплый комок угодил киммерийцу в плечо, болотная жижа стекла, немного приглушив жгучую боль.
Решив, что хайбориец на стороне дикарей и желает сим жестом доказать свою преданность, варвар издал хриплое рычание и рванулся так, что зашатался удерживающий его кол. Однако паутина лишь слегка растянулась и снова привлекла его тело к мертвому стволу: пауки грху, хоть и питались лишь гигантскими бабочка-мимохао и мелкими грызунами, нити плели столь крепкие, что в них иногда запутывались коровы, сдуру забредшие в чащу.
Однако Конан судил неверно. Старик что-то сказал окружавшим его дикарям и подошел к пленнику.
— Меня зовут Бертудо, — сказал он по-аргосски, но с таким странным выговором, что киммериец его едва понял. — Согласно данным обетам, я живу среди дикарей, дабы просвещать их. Кто ты, юноша, и как попал в наши гиблые края?
— Я с севера, — сказал Конан, у которого появилась слабая надежда, что жрец ему поможет, — из Киммерии. Путешественник. Что нужно от нас этим недоноскам?
— Увы! — воскликнул аргосец, всплескивая тонкими руками. — Ты и твоя спутница попали в руки людей, в души коих еще не проник Свет Митры. Несмотря на мои многолетние усилия, они все еще поедают человеческую плоть, как делали многие поколения их предков. Но Податель Жизни милостив и терпелив, я же, слуга его, с покорством и послушанием несу свою ношу, надеясь обратить дикарей в истинную веру…
— Так делай это быстрей, если не хочешь, чтобы нас сожрали!
— Увы, увы, — повторил Бертудо, — это не так просто. Слова мои доходят, и то не все и не всегда, лишь до четырех шаманов, которых ты видишь перед собой. Они более сообразительны, но не менее кровожадны, чем их сородичи, и полагают, что поедание человечины дает им силу и мудрость…
Варвар снова зарычал и тщетно напряг мускулы.
— Да намотает Нергал на хвост твои кишки, ублюдок, если ты не уговоришь своих дружков развязать мне руки!
Глаза старика вспыхнули, и он тут же опустил их долу.
Вспомнив, что жрец Митры, несмотря на сан, все же аргосец, а кровь аргосцев не остывает даже к старости, Конан решил сменить тактику.
— Слушай, приятель, — сказал он как можно спокойнее, — хоть ты родился на юге, а я на севере, мы оба хаиборийцы. Не пристало нам бросать друг друга в беде. Посмотри на эту юную девушку: хоть она и вендийка, но разве красота и молодость заслуживают столь ужасной участи?
Жрец понуро молчал.
— Ладно, — продолжал варвар, — давай наплюем на дитя джунглей, в конце концов она поклоняется ложным богам. Пусть ее сожрут. Но мы-то с тобой почитаем Лучезарного, Всеблагого и Всемилостивого Творца, а это что-нибудь да значит. Неужто ты станешь спокойно смотреть, как дикари терзают плоть единоверца?
