Пепел перемен, Том 4: Ни богов, ни королей - Илья Витальевич Карпов
— Как же забыть? — улыбнулся Игнат. — Лучший день в моей жизни.
— Тогда, после того как ты показал владение магией, Кройн отвёл меня в отдельную комнату поговорить с глазу на глаз, — Маркус вновь сделал глубокий вдох и продолжил: — Там он и рассказал мне о том, как твоя мать принесла тебя к нему.
— Погоди… Что? — улыбка тут же сползла с лица юноши.
— Она пришла к нему, держа тебя на руках, всего замотанного в ткань, — с неохотой проговорил маг. — Вся в ожогах, руки, шея, даже лицо. Кройн подумал было, что она чем-то больна, и едва не прогнал её, но она вдруг протянула ему ребёнка. Тебе был год или около того, сила уже начала пробиваться. Твоя мать умоляла Кройна забрать тебя.
Игнат молча слушал это и чувствовал, как с каждым новым словом светлый образ матери рушится на глазах, ни оставляя ничего, кроме зияющей пустоты.
— Тогда он был, как сам сказал, куда как мягче, и согласился. Даже денег ей дал, — Маркус замолчал.
— Сколько? — безжизненно проговорил Игнат.
— Вряд ли это имеет значение.
— Сколько? — повторил он, и Маркус сдался.
— Двадцать пять маренов.
Игнат закрыл глаза. То, что сейчас на нём надето, стоило больше. Эта мысль опустошала.
— Она продала меня, — проговорил юноша. — Продала этому… Двадцать пять серебром. Моя жизнь стоит двадцать пять серебряных монет.
— Игнат… — Рия положила руку на его плечо.
— А если бы он отказал? Она бы утопила меня в колодце? Или оставила в подворотне на съедение крысам?
— Но ведь сейчас это значения не имеет. Всё хорошо… — осторожно сказал Маркус.
— Моя мать меня ненавидела! — вспыхнул Игнат, а от его кожи начал подниматься пар. — Я был для неё чудовищем!
Юноша вскочил и запустил пламенем в стену, отчего с той осыпалась каменная крошка.
Рия попыталась было встать, но Маркус остановил её.
— Она знала! — Игнат чувствовал, как место зияющей пустоты занимает безудержная огненная ярость. — Знала, кто я! Создала меня чудовищем! И поступила как чудовище!
Пламя охватило руки Игната, обугливая и пожирая расшитые рукава. Трава у ног юноши задымилась. Он закричал. Отчаянно, горько, безнадёжно. Что-то безумное и злобное рвалось наружу из самых тёмных глубин души.
— Она боялась, что я сожгу её! Надо было сжечь и её, и весь этот проклятый мир!
Столб пламени вырвался из его вскинутых к небу рук, а в сознании звучал лишь яростный голос, призывающий жечь, испепелять, дать пламени волю! Ему не становилось легче, нет, но он чувствовал, будто чудовищная сила вот-вот разорвёт его изнутри, а потому выпускал в небо всё новые потоки огня, швырял их в стены и траву. Сознание начинало меркнуть, а тело не слушалось. Вдруг он услышал голос Рии:
— Игнат! Не надо! Пожалуйста! — умоляла она сквозь слёзы, но слова эти звучали глухо, будто через толстую стену. — Ради меня! Я люблю тебя! Не надо, Игнат!
Но голос становился тише и вот уже был едва различим. «Игнат! Ты человек! Не чудовище! Помни это! Прошу, помни!» — последние слова, что он услышал перед тем, как потерять сознание.
Глава 7
Голова Таринора гудела, как колокол. Он лежал на спине, но больно было даже думать. Осторожно ощупал затылок — шишка знатная, но вроде цел, только на пальцах осталась кровь. Что вообще произошло? Кажется, шёл куда-то, крался… Да, точно, пробирался в город. А потом, должно быть, его чем-то огрели. Наверное, дубинкой… Наёмник вспомнил о Тогмуре и Иггмуре. Чёрт, они ж до сих пор ждут его… А долго ли он уже здесь? Одёжка ещё мокрая, стало быть, недолго. И вообще, где это «здесь»?
Таринор попытался сесть, и мир вокруг поплыл. Наёмника стошнило, но стало чуть легче. Каменные стены, дверь из железных прутьев, на полу нечто почерневшее, что когда-то было соломой. Душный воздух, пропитанный сыростью и вонью немытого тела. А вот и оно само, тело. Лежит у стены, свернувшись калачиком, и храпит. Какой-то босоногий старик-бродяга. Похоже, они в тюремной камере.
По ту сторону решётки на табуретке дремал пухлый тюремщик, опёршись спиной о стену. Его толстое лицо с курносым носом до смешного напоминало свиное рыло. В стене над ним виднелось маленькое окошечко, проделанное для того, чтобы дневной свет не давал помещению совсем погрузиться в темноту, а под ним на гвозде висел толстый железный ключ. Но сейчас была ночь, поэтому рядом с тюремщиком горела пара коптящих жировых свечей.
Судя по потёртой одежде тюремщика, дубинке на столе, и старым сапогам, это уж точно была не замковая темница. Похоже, жирдяй уволок Таринора в какую-то башню при стене, куда швыряли бродяг и карманников. Не подцепить бы здесь никакой заразы. Будет очень досадно, если тот, кого боги вытащили с того света, сдохнет от кровавого поноса. Да и пробиться к королю с расцарапанными от чесотки руками будет непросто. Но для начала, следовало бы отсюда выбраться.
Пока наёмник размышлял, возможно ли вообще отсюда сбежать, бродяга в камере начал особенно громко храпеть. Клокочущий звук становился всё громче, пока, наконец, тюремщик, вздрогнув, не очнулся ото сна.
— Снова храпишь, вшивый пёс! — недовольный тюремщик потянулся и поднялся с табуретки. — Будто задница вместо рта, мать твою… А ну замолкни!
Он несколько раз ударил дубинкой по решётке, и раздавшийся звон отозвался в голове Таринора новой волной боли. Бродяга же от этого проснулся. Возраст по его морщинистому лицу, заросшему неаккуратной седой бородой и покрытому отвратительными коростами, определить было нельзя. Не издав ни звука, он молча сел и уставился на тюремщика, обнажив гнилые зубы в широкой улыбке.
— Чего зенки вылупил, падаль? — оскалился жирдяй. — Разбудил меня, вот теперь и сам не спи. В следующий раз палкой уже по твоему хребту пройдусь. А ты чего смотришь, свинья? — обратился он к Таринору.
— Где я вообще? — хрипло спросил наёмник, держась за голову. — И за что?
— В башне при Мучных воротах.
— Я же ничего…
— Конечно, ничего не сделал, — тюремщик визгливо хихикнул, — только в город тайком пробраться решил. И не прикидывайся, что просто посреди ночи поплавать вздумал. Думаешь, один такой умник, кто додумался пролезть в город через дерьмовый канал? Я таких уже с десяток изловил, как указ вышел.
— И что теперь?
— Старший придёт, решит, что делать с тобой и с этой пьянью немытой, которая решила напиться из стока. Чёрт, как представлю, аж противно… Раз уж захотел к богам отправиться, лучше б сразу с крыши сиганул. Ну, наше дело, чтоб никто по городу ночами не шлялся, так что отпустим его подыхать в другом месте.
— А меня? — с надеждой спросил наёмник.
— А с тобой другой разговор, — свиномордый почесал небритый подбородок и расплылся в мерзкой ухмылке. — Ты не простой бродяга, хоть и смердит теперь от тебя не хуже, так что сперва допросят, а там видно будет. Может плетей всыплют, а может и повесят.
— Это ещё за что?
— А ну как ты засланец остроухих? Всех, кто в город пробирается, допрашивают. Рассказывали мне, что там творится — дух захватывает! Хочешь, и тебе расскажу?
— Слушай, как там тебя звать, — вздохнул Таринор, — я не беженец и не шпион. Не так давно меня принимали в Чёрном замке. Отправь туда кого-нибудь, и тебе подтвердят. Или пошли в ригенский банк, что у моста святого… Чёрт, забыл, как его… Я здесь по важному делу, мне нужно поговорить с королём!
— Будешь языком трепать, поговоришь с королевой! — усмехнулся тюремщик. — Не хватало его величеству ещё вшей подцепить. Не, мы и без короля разберёмся, чего с тобой делать.
— Я лично знаю короля Эдвальда Одеринга, — со злостью процедил Таринор. — Был его телохранителем в войну Короны. Я ворвался вместе с ним в Чёрный замок и… — наёмник запнулся. — И я буду очень признателен, если ему сообщат о моём прибытии.
В ответ тюремщик лишь засмеялся противным высоким смехом.
— Ну даёшь! Вон, учись как надо зубы заговаривать, — обратился он к бродяге. — Короля он знает… Язык-то у тебя подвешен что надо, да только старину Хоба небылицами не проведёшь. Когда тебя казнят, пожалуй, отрежу твой язык и на верёвочке носить буду. Уж больно складно ты им пользуешься, глядишь, и я болтать красиво начну. От девок отбоя не будет!
— Да с твоей
