Мы остаёмся жить - Извас Фрай
Он медленно сделал пару раскачивающихся шагов, будто даже пьяным не терял осторожности, всё так же сжимая рукоятку меча, но не торопясь вынимать его из ножен.
– Ты ведь знаешь этот язык, не так ли?
– Что он бормочет? Что это за язык? Кто-нибудь здесь говорит на турецком?
Главное: забыть о том, что я прекрасно владею всеми формами тогдашнего нидерландского – тогда и убедить остальных в этом у меня получится. Но это трудно – делать вид, что ничего не понимаешь, когда тебе ясно всё.
– Ты ответишь за всё, – сказал он, – я вызываю тебя на поединок.
Он быстро рванулся в мою сторону и почти подошел к столу, на котором стоял я.
– Здесь и сейчас!
– Вахтэ! – против своей воли, я попросил его подождать немного на нидерландском и тут же обратно перешел на немецкий, – четыреста лет назад, а Византии, я голыми руками разделался с целой бандой разбойников-крестоносцев, державших в страхе всю округу. С тобой – мне хватит и одного пальца.
Я набрал из бочонка кружку эля и выпил её залпом.
– Ты ведь кое-что забыл.
– Что? – спросил он.
– Где твой шлем, рыцарь?
Его рука, сжимавшая ножны, стала вытаскивать меч – ясно, с какой целью. В этот момент, я схватил бочонок эля с откупоренной верхушкой и прыгнул вместе с ней со стола в его сторону. Я надел бочку прямо ему на голову. Его лоб пробил дно сосуда с нашей выпивкой. Мои ребята останутся без эля; но мне ничего не жалко для этого рыцаря – пусть он напьётся местного пойла по горло.
Меч выпал у него из рук. Он упал и мне показалось, что наш герой потерял сознание. Но как бы ни так. Толпа в зале уже взорвалась от смеха: и хозяева, и посетители, и особенно мои ребята – все насмеялись тогда вдосталь, хлопая в ладоши. Но мне стало не до шуток, когда рыцарь неожиданно поднялся на ноги.
– Ах ты чёртов ублюдок!
Он снял с себя бочку, поднял меч и замахнулся на меня. Мне едва удалось отскочить.
– Сир, а вам известно, что время рыцарей – давно прошло?!
Он снова бросился в атаку; мне пришлось отступить во второй раз.
– Теперь: тот, кто держит меч – больше не самый главный в деревне.
Уклонившись от ещё одного удара и отойдя от пьяного забияки на приличное расстояние, я сказал:
– Одумайся.
– Хватит бегать от меня, трус, сражайся!
Из-за пазухи я достал инструмент, применить который я не планировал ещё много лет. Но пришлось. Моя новая любовь – изобретение века. Я наставил оружие на него.
– Кажется, эту штуку называют «пистолет», – сказал я, приготовив замок к выстрелу, – турки разбили византийцев только потому, что у них были эти штуки. Они пробивают любой доспех и никакой меч не остановит их.
– Трус, – тяжело процедил он сквозь зубы, – сражайся со мной.
– Только не вашим оружием, милорд, – улыбнулся я, – если вам так будет угодно, померяемся силами: меч против пистолета.
Мне показалось, он впал в небольшой ступор. А затем злость перевесила здравый смысл; и он сделал выпад в мою сторону, в надежде проткнуть меня мечом.
Раздался выстрел – грохот такой, что всех присутствующих оглушило. В воздух поднялся дым. Я прострелил ему бедро. Он закричал, как умирающий в адских муках грешник; и вся его туша в доспехах повалилась на пол. Он забыл и про меч, и про меня; он мог только проклинать всё живое на белом свете, прижав руку к кровавой ране.
Сначала, ты двадцать лет учишься искусству владения мечом, чтобы никто не мог тебя одолеть; теряешь не бесконечные поединки всю жизнь. А затем любой оборванец, держащий в руке это адское оружие – одним движением пальца может отправить рыцаря на тот свет. Но я – всего лишь прострелили ему бедро.
Тёмные века, наконец, отступают. Что же ждёт нас всех впереди?! И как легко теперь людям стало убивать друг друга.
– Врача! – кричал он, – молю, врача!
– Нужно вытянуть пулю из раны – иначе, он умрёт, – сказал я.
Лужа крови украсила пол кабака.
– Я не могу встать!
– Доигрался, – сказал я, пряча пистолет, – я ведь тебе сказал: время рыцарей – прошло. Я ведь тебя предупреждал.
В наше время нужно быть осторожным, когда достаёшь меч из ножен; ведь у твоего противника может оказаться пистолет.
Самый хладнокровный из нас вытащил пулю из его раны. Затем, куском ткани мы перевязали ему дырку в бедре. Несколько мужчин и женщин какое-то время ещё хлопотали над ним. А затем унесли куда-то – в какую-то комнату, наверное – мне было всё равно. Всё время он кричал от боли.
На самом деле, я проявил милосердие к этому несчастному идиоту, которому самое место у меня на корабле.
– Капитан, – прокричал человек-попугай, – капитан-капитан!
Ведь кто помешал бы мне в тот миг целиться прямо ему в голову?! Я не люблю убивать людей – даже таких. Поэтому, пусть он скажет мне спасибо.
Да, я очень добрый человек; хоть моя долгая жизнь – всё время наказывает меня за это.
Даже сейчас, хоть я и победил, я ловлю на себе недобрые и подозрительные взгляды. Какой из них не поймай – ни в одном не будет ни понимания, ни сочувствия; только страх, неуверенность, чувство опасности. Я стоял перед всеми этими людьми и упорно делал вид, что не замечаю их. Это всегда ужасно – к такому не привыкаешь. Для них: я был уже не весёлым дураком, а опасным сумасшедшим, от которых избавляются при первом же случае. Псих, сырьё для костра – да, это всё про меня. Этот город стал полным провалом. Здесь мы потерпели неудачу; чем скорее мы отчалим и пустимся в поиски нового места – тем лучше для нас. Нечего теперь нам ловить в этом тёмном порту.
– Я приношу свои извинения, господа, за оказанные неудобства.
Что мне остаётся?! Я ухожу. Но мне не хочется возвращаться на корабль – там мне кажется, что я ещё больший дурак, чем те, кто меня там окружает.
Моя команда молча следует за мной. Они напоминают мне бродячих собак, которые покорно следуют за каждым, кто кормит их. Я не смог удержаться и накричал на них, как только мы оказались на улице. Я приказал им возвращаться на корабль, сидеть там тише воды и ниже травы, пока я не вернусь. Они доверяли мне, боялись и уважали; они выполнят всё, что я им скажу – если им приказано сидеть тихо, они так и
