Индивидуум - Полина Граф
Достав из тумбы мемориум, который когда-то на день рождения подарил мне Антарес, я, недолго думая, вытянул из глаза воспоминание о сне, а затем, накинув на плечи одеяло, вышел из комнаты и спустился на несколько пролетов вниз.
Тук-тук-тук.
Ничего.
Тогда я постучал снова.
За тяжелой дверью раздалось шуршание, словно находящийся внутри спешно что-то убирал, затем удар и снова шелест, только в этот раз намного громче. За ним последовало ворчание. Все это показалось мне странным — на каждой двери в Соларуме стояла манипуляция тишины. Неужели не было времени даже восстановить ее, раз уж она развеялась?
— Да, что? — Дверь отворилась, и в проеме появилось смуглое лицо Ламии. Волосы распущены и спутаны в колтуны; она щурилась, пытаясь разглядеть меня в тусклом лунном свете, озарявшем лестничную площадку через небольшое окошко. — Макс? Что случилось?
Ламия надела очки, обычные, а не рабочие, и чуть шире приоткрыла дверь, на которой был начертан символ Близнецов.
— Прости, что разбудил, — глухо произнес я.
В Соларуме всегда была ночь, и угадывать распорядок дня товарищей для нас представлялось вечным развлечением. Одежда на ней оказалась не для сна: брюки, серая блуза, расстегнутый жилет. Но выглядела Ламия помятой, уставшей. Кроме того, я почувствовал исходящую из ее души тревожность, но списал все на рабочий аврал.
— Снова? — догадалась она.
Я неуверенно переступил с ноги на ногу:
— Ты сама сказала заходить в случае чего.
Она отошла от двери, пропуская меня внутрь. Я медленно двинулся вперед, стараясь ничего не задеть. Шнурки кроссовок волочились по полу.
Ламия явно не спала в нормальном понимании: на кровати громоздились стопки папок с бумагами, документы из одной были раскиданы по всему полу — вероятно, именно ее падение я и слышал. Комнату окутывал полумрак, горела лишь настольная лампа, озаряя теплым светом книжные шкафы. Здесь, как и в вечно заваленной инструментами Манипуляционной, наблюдался рабочий кавардак: разложенные на полу инфоры, незаконченные уравнения с манипуляциями, приборы неизвестного мне назначения, — но во всем этом захламлении прослеживалась некая система. А вот стол абсолютно погряз в исписанных бумагах. Там, в углу, стояла большая желтая кружка с улыбающейся рожицей.
Задержав на ней взгляд, я приблизился к столу и коснулся бумаг.
— Что поделываешь?
Ламия подскочила ко мне, захлопнула пухлый черный блокнот с кучей закладок и, отложив его, начала раскидывать бумаги по стопкам.
— Да работа, как обычно, ты же знаешь, — с привычной торопливостью выдала она. — Может, сядешь?
— Не удивлюсь, если ты прямо тут и уснула. — Я кивнул на стол.
— По правде говоря, так оно и было, — усмехнулась Ламия, скидывая папки с кровати на пол, чтобы освободить мне место.
Я сел, продолжая оглядываться по сторонам. Когда только шел сюда, то дрожал как от озноба, но теперь внутри потеплело, снова клонило в сон.
— Я думала, ты ушел в спячку на пару дней, — сказала Ламия.
Она резво заваривала чай. Сам чайник к розетке не подключался, просто стоял в круге манипуляции и от нее же заряжался. В Соларуме электричество не предусматривалось, так что приходилось выкручиваться.
— Да… — Я потер веки пальцами. — Не спал дней пять-шесть…
— Ты себя хорошо чувствуешь? Приступы больше не возвращались? Тебе сахар класть?
— Две ложки. Спасибо. А приступов уже полгода как нет. Я бы сказал.
— И верно, — хмыкнула Ламия, наливая кипяток в кружку. Руки у нее заметно подрагивали. — Но мало ли. Мне интересно твое состояние, обязательно говори, если вдруг снова что произойдет!
Речь ее казалась сбивчивее, чем обычно.
— Собственно, поэтому я и пришел. Но… скажи, у тебя все в порядке?
— Что? Да, превосходно. Просто немного переработала. Ну, ты понимаешь. Ладно, давай не затягивай и излагай, зачем явился, звездный мальчик.
Ламия протянула мне красную кружку, я взял ее, не боясь обжечься — все равно бы не вышло, — и стал уныло помешивать ложкой чай. Близнецы наблюдала, не торопила. Она давно привыкла, что мне нужно некоторое время, чтобы собраться с мыслями для важной беседы.
Лишь после того как Ламия взяла энергласс и стилус для записей, я заговорил:
— Я слышал ее голос. Она вновь просила меня помочь.
— Но ты не видел ее? — уточнила протекторша, чиркнув по стеклу.
Я покачал головой, нахмурился.
— Я никогда ее не вижу. Словно она прячется. Но почему? Если я так ей нужен.
— Сара сказала что-то новое?
— Она сказала… — Меня передернуло, рука дрогнула, и чай чуть пролился на ковер. — Сказала, что оно приближается.
— Оно? — удивилась Ламия и начала быстро делать заметки в энерглассе.
Я наконец отпил. Ламия клала корицу в любое питье, поэтому от чая шел пряный аромат.
— Сара сказала, что нечто приближается и времени почти не осталось.
Меня пробирало отчаяние, руки тряслись. Ламия приблизилась ко мне и дружески похлопала по спине.
— Макс, ты же знаешь: мы все боимся за нее и работаем над решением проблемы.
— Но ты же веришь, что это не обычные сны? Не просто кошмар или…
— Разумеется, нет.
Она поправила очки и, взяв одну из папок, вытащила несколько исписанных листов.
— Я пытаюсь предположить, что за недуг поразил Сару. Но данные о ее состоянии разнятся. Оно необычно, это признают все — от Аданнаи до эквилибрумов. Наш мир необъясним и загадочен, каждый день мы обнаруживаем что-то новое, не вписывающееся в общую систему. Но все наши открытия лишь подтверждают, что мироздание прекрасно и гармонично. И даже эти сны — часть идеально отлаженного вселенского механизма, раз они к тебе приходят. Что-то грядет. Мы скоро со всем разберемся, так или иначе. Как и всегда.
— Я должен ей помочь. Раз она зовет меня, это ведь что-то да значит. Меня убивает сама мысль, что я ничего не могу поделать. И даже не понимаю, что с ней происходит.
Ламия задумалась, отводя взгляд.
— Это очень опасно — копаться в травмированной душе. Но давай я попробую проверить пару теорий. Возможно, Сара не может вернуться просто потому, что нечто мешает ей.
— Что, например?
— Пока не знаю. Ввиду всего произошедшего и того, с чем или кем вы столкнулись у темницы Антареса, вероятно, об особенностях ее травмы могут судить лишь эквилибрумы.
— А звезды молчат.
— Как и всегда.
Я понурил голову от усталости.
— Я должен ей. Жизнью
