Мост - Ася Михеева
Я засунула Мирей в первое попавшееся такси – где ты живешь? – да, езжайте, только не туда, куда она сказала, а в ближайший к тому месту супермаркет, – ее трясло в кольце моих рук, не женщина, воробушек, лицо белее молока, – и вот я сую таксисту пятисотку, фиг с ней, со сдачей, заберите себе, – и вот я тащу ее за руку по непривычно полупустым переходам гипермаркета, ржаные булочки, и топленое молоко, и сыр, и пучок укропа, и карамельный пудинг, и молотый кофе, и шоколадные пирожные на утро…
Да, я буду твоим домом и твоим обетованием, черт возьми; если Господь не прислал тебе кого-либо более подходящего, пусть не ворчит, что все срастается не так, как нужно… И все, что я чувствую, это иронию берсерка в прыжке через борт вражеского драккара, и ничего, кроме свиста заносимого над головой топора. Делай, что должен.
Она действительно совершенно не умеет готовить. Она сидит, поджав ноги к подбородку, и завороженно смотрит, как я шурую вокруг плиты. Она все время зябнет – когда я не обнимаю ее. Она дуется, выгребая мои носки из-под кровати (я запихиваю их туда каждый вечер, преодолевая желание поднять и сложить в ящик со стиркой), и она гладит мою одежду, «потому что у тебя все равно так не выйдет». У нее огромные голубые глаза, робкие и полные нежности.
Да, работу ей пришлось поменять. С понижением в должности, с изрядной потерей в зарплате – но кому, скажите, нужна в бизнесе безмятежно улыбчивая женщина, склонная уступать и соглашаться?.. Но по большому счету она не потеряла по деньгам. Я покупаю еду и плачу за квартиру.
– Вот что, – говорит мне Хэм, когда я как-то забегаю в паб без Мирей, – ты позволишь мне задать от лица всей компании пару идиотских вопросов? Мне, конечно, страшно, но я человек поживший, уже не сказать, что безвременно погибну, верно?
Я невольно фыркаю.
– Ну, в крайнем случае я тебя пивом оболью.
– Идет, – быстро отвечает Хэм, – вот скажи, ты помнишь, в ту пятницу Гершеле приходил с женой?
– Да-а-а-а, – отвечаю я и невольно улыбаюсь, – какая же обалденная у него жена! Кудри, э-э-э, обводы… Глаза зеленые…
– О да. А вот теперь скажи – ты когда на нее обратила внимание?
– Как когда? Ну вот, Гершеле подходит к столу нашему и говорит, что-де вот, знакомьтесь, супруга…
– Ло, – говорит Хэм веско, – открою тебе небольшой секрет. В этот момент большинство мужиков перестали ее видеть. Объяснять надо?
Я молча качаю головой.
– Второй идиотский вопрос, – объявляет Хэм и глядит в стакан, – а твоя подруга ты знаешь куда смотрела в это время?
Я задумываюсь. Нет. Не знаю. Где она сидела, конечно, знаю – а куда смотрела?
– Так вот, Ло, она смотрела на тебя. И когда ты увидела гершелевскую женушку, то начала бледнеть. А вот когда ты попялилась в свое удовольствие, а потом встала и ушла с Джонсоном за киями, порозовела обратно.
– И что ты хочешь этим сказать?
– И ты, и твоя девочка такие же лесбиянки, как я испанский летчик, – припечатывает Хэм; – просто то, что происходит в ее голове, понять можно – она считает тебя мужиком и во всем исходит из этого. Я бы так бледнел, когда ты с Джонсоном играешь – Джонсон плечистый и развелся недавно.
Я пожимаю плечами.
– А что происходит в твоей голове, я не понимаю. И, как я вижу, ты мне тоже не объяснишь.
Молча киваю.
Я ношу ее на руках и утешаю, когда ей снятся кошмары, я встречаю ее у метро после работы. Она начала заговаривать о ребенке. Иногда – отстраненно – я понимаю, что, стоит мне задуматься о том, что же ожидает меня, ту, кем я себя всегда считала, – и я закричу. Но все это – где-то далеко, за стеной дождя, за стеклянной призмой, а берсерк все летит в прыжке, и верный топор рассекает воздух навстречу перекошенным в ужасе вражеским лицам… И будь что будет.
Мы отдыхаем в моей компании – свою она забросила с тех пор, как одна из ее подруг попыталась меня склеить. Я, натурально, засмеялась прямо той мадаме в лицо, но Мирей перепугалась всерьез и больше в те края ни ногой. У нас же все проще – и как-то подинамичнее, то одна новая физиономия, то другая, кто понравится, те задерживаются, и наших становится больше. По пятницам в пабе сдвигают три стола вместе и не сажают туда посторонних.
Герхардта привел, кажется, Джонсон, но я уже не помню. Забавный мрачноватый парень, серьезно относящийся к проигрышам в русский бильярд, особенно когда его «делает» женщина. На Хэма и Гершеле он не напрягался, а меня несколько раз звал на «еще раз» в надежде отыграться. Мирей уехала на три недели к матери (и, как я подозреваю, пройти профилактику в родном Центре планирования семьи), и мне стало непросто удерживаться в роли. Герхардт, по счастью, был для меня неинтересен: ну что за ребячество – всерьез дуться из-за пятничного проигрыша? – а друзья уже записали меня в «правильные мужики» и не беспокоили.
А потом вернулась посвежевшая на провинциальных харчах, розовая и веселая Мирей. Герхардт в ближайшую пятницу крепко озадачился, едва не сломав об нас глаза. Похоже, кто-то из ребят ввел его в курс ситуации, чем нагрузил еще больше. Было, конечно, ощущение, что Герхардт что-то задумал. Но – честно сказать – все его задумки беспокоили меня не больше политических дрязг в телевизоре, что висит в пабе под самым потолком. Пошумят-пошумят, а потом опять футбол. Поэтому в следующую пятницу, когда Герхардт позвонил Хэму и спросил, можно ли прийти с шефом, я ничуть не подумала, зачем бы ему это понадобилось.
Герхардтовский шеф ухмылялся, глядя на меня сверху, и раскачивался на носках, повторяя мое имя.
– Значит, вот так? Спасибо, Герти, я буду сюда захаживать, конечно, с вашего позволения, джентльмены…
Герхардт слегка нахмурился в ответ на такое обращение, но не скуксился – и вообще вел себя непривычно спокойно, неторопливо выпивал, отказался играть с Джонсоном – «ты что, не знаешь, что в бильярде я полный дятел?».
От присутствия шефа (как его зовут, конечно, всем сказали – только я умудрилась не услышать, а переспрашивать было почему-то неловко) я переставала понимать, что в пабе происходит. В накуренной шумной комнате был он, его движения, его голос, отзывавшийся у меня в груди холодным эхом, алкоголь у меня в крови – на удивление быстрый и настойчивый, – кажется, надо попросить кофе. И, кстати, Мирей должна уже почувствовать неладное и испугаться. Как это я потеряла ее из виду?
К счастью, она отошла,
