Митральезы Белого генерала. Часть вторая (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

Некоторое время они все же двигались вместе с самурцами, но вскоре доктору это наскучило, и он предложил ускорить аллюр, оставив пехоту позади.

— Карошо, — безбожно коверкая русские слова, прокаркал барон. — Так будет быстрей!

— Фиговая идея, — мрачно отозвался моряк, но уточнять ничего не стал.

— Если боитесь, можете оставаться, — отрывисто бросил Студитский, но кондуктор и не подумал обижаться.

Достав из футляра непривычного вида винтовку, Будищев зарядил её, затем перебросил ремень через плечо и пришпорил коня. Держался в седле он, надо сказать, весьма неважно, особенно на фоне казаков или барона, но это его ни капельки не смущало.

Следом за маленьким отрядом охотников прибавили ход ещё два человека считавшиеся вольнонаемными. Латыш Ян Зандерс, — слуга фон Левенштерна, бывший постоянным спутником своего хозяина в его странствованиях и военных авантюрах и отставной солдат Федор Шматов, служивший в том же качестве у Будищева. Однако если у богатого немецкого барона наличие прислуги считалось делом само собой разумеющимся, то как себе это мог позволить простой кондуктор, было решительно непонятно. К тому же Шматов частенько называл своего хозяина графом, что добавляло их странной парочке легкий флер таинственности.

Впрочем, на графа Монтекристо из сочинений господина Дюма, моряк походил весьма мало. Богатством не кичился, деньгами не сорил, от дружеских попоек уклонялся и вообще вел себя в высшей степени скромно. Вином и разносолами, подобно многим офицерам, не увлекался. Даже ели они со слугой часто из одного котла с нижними чинами, для чего хозяин вносил артельщику известную сумму.

Фон Левенштерн же, напротив, старался обставить походный быт с максимальным комфортом. Чтобы хороший табак, еда и напитки не переводились у господина, его латышский Санчо Панса вел в поводу двух тяжело нагруженных различными припасами вьючных лошадей. Хотя надо сказать, что всем этим барон щедро делился с товарищами.

Бендессены — это и перевал, и обширная долина, располагающаяся у входа в него, а также высокий утес, у подножья которого почти перпендикулярно сходятся дороги в Бами и в Ходжа-калу. С высоты этого утеса легко можно контролировать и долину, и проходящие по ней пути, а потому здесь давно следовало устроить пост, но у командования до сих пор, что называется, не дошли руки.

Между утесом и перевалом расположены несколько невысоких холмов, подножья которых усеяны крупными валунами, а со стороны долины его огибал полноводный ручей, бравший начало в горах Копетдага, по берегам которого в изобилии росли трава и камыш, иногда превышающие человеческий рост. Посреди блеклой пустыни этот уголок живой природы и буйства красок казался бы райским, если бы не огромное количество сероводорода в воде, отчего весь оазис буквально пропитался запахом тухлых яиц.

— Ну и вонь! — поморщился Будищев, спешиваясь.

— Я-я, натюрлих, — поддержал его курляндец, любивший при случае пожаловаться на походные тяготы. — Ужасный запах… и жара… и страна!

— Люди, бывавшие здесь прежде, — жизнерадостно возразил Студитский, — говорили мне, что после недолгого пребывания к этому воздуху привыкаешь, и он уже не кажется таким зловонным!

— Надеюсь, вы не собираетесь здесь надолго задерживаться?

— Разумеется, нет, барон. Мы покинем это благословенное место, как только удастся провести вскрытие.

— Тогда не будем терять времени, — решительно заявил Дмитрий. — Для обороны эти места ещё хуже, чем для отдыха. Хотя если поставить часовых на вон той возвышенности…

— Косподин кондуктор! — поспешил прервать его немец, ревниво относящийся к вопросам командования. — Вы есть — моряк и не знаете сухопутной службы, а потому…

— Да где уж мне, сиволапому, — ухмыльнулся в усы Будищев и помахал уряднику, дескать, делай, как знаешь.

Как только их маленький отряд добрался до места, доктор с двумя казаками отправился к могиле убитого курьера, а остальные отпустили лошадей в поводу, чтобы те могли немного попастись. Вооружившись лопатами, таманцы споро взялись за дело и скоро выкопали из земли своего павшего товарища. Лес в этих местах настолько редок, что никому и в голову не приходит хоронить покойников в гробах. Поэтому при погребении бедняги ограничились тем, что завернули его тело в большой мешок из грубой материи. Разрезав холстину, доктор тут же приступил к осмотру тела, а остальные, зажав носы, спешно отошли в стороны.

— Чего же не обрядили покойника? — мрачно спросил наблюдавший за этими манипуляциями Шматов.

— Во что? — пожал плечами Будищев. — Текинцы сам, небось, знаешь, раздевают убитых донага. А у солдат лишних вещей нет.

— Худо, наверное, эдак в земле лежать, — поежился Фёдор. — Еще раздавит…

— Вообще без разницы, — усмехнулся кондуктор. — Помнишь, сколько наших в Болгарии полегло? Там в гробах разве что господ офицеров хоронили, да и то не всех.

— Это верно.

Студитский тем временем закончил осмотр и, воспользовавшись ланцетом и длинными щипцами, извлек из тела покойного пулю. Очевидно, придя к какому-то определенному выводу, он спрятал её в платок и сделал казакам знак, дескать, можно закапывать.

— Что скажете, Владимир Андреевич? — поинтересовался моряк у подошедшего к ним врача.

— Выстрел произведен в спину из гладкоствольного пистолета в упор, — сухо ответил тот, вытирая платком руки.

— Значит, свои, — резюмировал Будищев, недобро усмехнувшись.

— А как узнали, что в упор? — почти благоговейно спросил Шматов.

— Когда близко — ожог остается, — пояснил Дмитрий.

— Верно, — кивнул доктор. — Приходилось видеть подобное?

— Всякое бывало.

В этот момент их беседу прервал шум копыт, а следом из-за ближайшего холма показались двое текинцев. Поначалу, завидев друг друга, и русские и туркмены застыли в нерешительности, уж больно неожиданной получилась встреча.

Первым из ступора, как ни странно, вышел Студитский. Отбросив в сторону вконец испачканный платок, он со всех ног бросился к мирно пасущемуся коню, и мгновенно оказавшись в седле, ударил его каблуками по впалым бокам. Не ожидавшее такой подлости животное взвилось на дыбы, но затем, повинуясь твердой руке всадника, рвануло вперед.

— Брать живьем! — азартно закричал врач, изумленным подобной прытью спутникам и вихрем помчался в погоню, на ходу извлекая из кобуры револьвер.

— Куда тебя хрен понес? — только и успел прошептать Будищев, поднимая винтовку и почти одновременно спуская курок.

Хлестко прозвучавший выстрел выбил текинца из седла, после чего второй, устрашенный не только гибелью товарища, но и воинственным видом доктора, развернул коня и поскакал прочь. Опустив вниз рычаг, Дмитрий на лету поймал выскочившую из патронника гильзу, и, отправив её в карман подсумка, обратным движением вытащил патрон и перезарядил «Шарпс».

А события продолжали стремительно развиваться. Едва погнавшийся за удирающим туркменом Студитский завернул за скалу, как перед ним оказалась целая толпа соплеменников последнего числом, вероятно, не менее сотни, и теперь их роли резко поменялись. Обескураженный доктор во весь опор удирал от кочевников, время от времени стреляя из револьвера через плечо, без особого, впрочем, успеха, а сыны пустынь с дикими воплями и гиканьем неслись за ним, предвкушая добычу.

Их небольшой отряд оказался в безвыходном положении. Ускакать от славящихся на всю Среднюю Азию ахалтекинских наездников, нечего было и думать, а попытка отбиться в чистом поле грозила немедленным истреблением. Тогда казаки, будучи людьми опытными и искушенными, не дожидаясь приказов Левенштерна, спрятали своих коней в низине, после чего залегли за камнями, ощетинившись винтовками.

Несколько левее тоже самое проделали Будищев со Шматовым, а незадачливый эскулап, едва успевший добраться к своим до начала перестрелки, занял позицию между ними и теперь лихорадочно перезаряжал опустевший барабан «Смит-Вессона». Занятая охотниками позиция оказалась откровенно нехороша, но ничего иного им все равно не оставалось.