Дункан Мак-Грегор - Похищение Адвенты
— Дядя! — Тито умоляюще приложил к груди изящные белые руки. — Да что ж это такое?
— Надеюсь, ты помнишь, где хранятся мои записи? — С улыбкою Агинон смотрел в растерянные черные глаза юноши, мысленно также благодаря светлого Митру за то, что у младшего брата его родился такой прекрасный сын. — Или успел забыть?
— Дя-а-адя! — укоризненно покачал головой Тито. — Ну как я могу забыть, если нынче с утра с ними работал?
— Ну, так пойди и возьми их, — песнопевец встал во весь свой огромный рост, широко зевнул, — и загляни в самый конец. Там ты найдешь то, что так тебя интересует… А теперь — не обессудь…
Агинон наклонился, поцеловал племянника в висок и тяжелой поступью вышел из зала. Зная своего мальчика, он был уверен, что тот, не теряя и мгновения, помчится сейчас на третий этаж, заберется в маленькую каморку в конце коридора, найдет среди рукописей последние и с юношеским пылом углубится в чтение его рассказов о великом киммерийце Конане, который «ножищами, обутыми в грубые сандалии, попрал изукрашенные самоцветами престолы земных владык»… Именно с этих строк, коими Агинон весьма и весьма гордился, Тито начнет свое первое знакомство с нынешним аквиловским правителем, а потом… О чем же писано в следующем свитке? Песнопевец примостил большое тело свое в пуховых подушках, закрыл глаза, в тот же миг ощутив приятное головокружение, предшествующее крепкому сну, и вспомнил: «В черном небе, обложенном серебряными точками звезд, еще видев был мерцающий хвост кометы…»
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой описывается несчастная судьба хона Буллы, властителя хонайи на западе Коринфии
В черном небе, обложенном серебряными точками звезд, еще виден был мерцающий хвост кометы, но постепенно он растворялся в заоблачной выси, оставляя за собою лишь светлый клин, который, однако, тоже — медленно и неумолимо — уже поглощала вселенская тьма. Конан подавил облегченный вздох и отнял вспотевшую ладонь от рукояти меча: огненный дракон улетел, даже не заметив его, и вряд ли можно было ожидать, что он вернется.
— Конан?
Не получив ответа, хон Булла сошел с крыльца во двор и, помахивая тускло горящим светильником с пальмовым маслом, подошел к киммерийцу.
— Я думал, ты давно уже спишь…
Он задрал голову, по старой привычке вглядываясь в ночь, но, конечно, кроме сплошной черноты да доброй тысячи ярких звезд ничего там не узрел, а Конан не стал рассказывать ему про дракона, не желая пугать такого радушного хозяина, как хон Булла. Нынче тот принял его в своем доме словно самого дорогого гостя: напоил лучшим вином, накормил лучшими кушаньями, многие из которых юный варвар и видел-то впервые, а затем предложил выбрать из своего, гарема лучшую девушку, дабы она скрасила его одиночество в черной, чернее мрака и угля, коринфийской ночи. Ильяна и скрасила; только потом, когда она уснула, разметав по тахте пушистые белокурые волосы, Конан решил выйти во двор и подышать свежим ночным воздухом — в доме хона было жарко и душно, несмотря на то, что и окна и двери не закрывались вообще, — тут-то и заметил он в небе огненного дракона, стремительно летящего под самыми звездами.
— Молодость, молодость, — с улыбкой обратился хон Булла к варвару, вставая на цыпочки, чтоб заглянуть в синие глаза гостя. — И дальняя дорога не утомляет, и любовь…
— Утомляет, — буркнул Конан, отворачиваясь. — Но уснуть не могу.
— Отчего же? — Круглая добродушная физиономия старика немедленно омрачилась и вроде даже похудела, так расстроило его признание варвара: для истинного коринфийца покой гостя превыше всего, и если ночью храп его не сотрясает дом, значит, хозяин был недостаточно приветлив или — что еще хуже — скуп. — Отчего же? — нетерпеливо повторил вопрос хон Булла, обходя Конана с другой стороны и вновь пытаясь заглянуть в его глаза.
— Думой мучаюсь, — успокоил его киммериец, но только открыл рот с целью развить мысль, как вдруг понял, что, отвлекшись на огненного дракона, совершенно позабыл, какой такой думой мучился. Тогда вместо слов он небрежно сплюнул, дружески хлопнул хозяина по пухлому плечу и заключил так: — Да ладно, это моя забота…
— Пока ты гость мой, меня она тоже касаема, — возразил хон Булла. — Присядем, ты поведаешь мне о своей печали. Кто знает, может, я и смогу сделать для тебя эту ночь светлее…
— Нет, — отказался от помощи киммериец, тем не менее усаживаясь по примеру хозяина на широкую скамью у дома. — Но ты можешь сделать для меня эту ночь веселее.
Конан любил послушать истории убеленных благородными сединами старцев, особенно если земной путь их был не ровен, а извилист и многотруден. Хон же Булла, как понял варвар из беседы во время вечерней трапезы, за свои семьдесят и семь лет успел обойти весь мир, о чем упомянул лишь вскользь, тем самым вызвав еще больший интерес молодого гостя.
— Сдается мне, сундуки твоей памяти забиты байками о разных странах и приключениях. Клянусь бородой Крома, я не прочь послушать парочку — чтоб потом лучше уснуть.
— Хм-м-м… Задал ты мне задачу, — покачал головой старик. — Я уж давно все перезабыл. Ты же видишь, Конан, — пальцы левой ноги моей уже касаются порога Серых Равнин… Нет-нет. — Он поднял руку, увидев, как помрачнело и без того суровое лицо варвара. — Ты мой гость, и твое желание для меня закон. Позволь только сходить в дом за кувшином вина, дабы рассказ мой не показался тебе сух…
Улыбнувшись, хон Булла поднялся и проворно устремился к крыльцу, оставив киммерийца созерцать сияние звезд — за неимением чего-либо иного черной ночью. В самом деле сейчас с темнотою слились даже очертания редких здешних дерев, а светильник с пальмовым маслом, оставленный хозяином на траве у скамьи, освещал лишь ноги Конана и еще отбрасывал желтый густой блик на его колени, более же ничего нельзя было разобрать вокруг ни рядом, ни подале. Глубокая, словно сон, тишина царила здесь, сообщая покой всему живому; и в стрекотанье цикад, и в легком шорохе растений и ночных зверушек тоже слышалось умиротворение, кое казалось вечным, но, конечно, все равно всякий знал, что утром оно исчезнет бесследно. Конан вдохнул душный, чуть влажноватый воздух, чувствуя, как вместе с ним в грудь, в душу, во все поры проникает нечто невесомое и чистое, ранее изведанное и все же каждый раз как новое, и приглушенно — словно не желая нарушить эту тишину — засмеялся.
— Ты смеешься, — заметил наблюдательный хон Булла, появляясь так неожиданно, как только может человек его комплекции. — И я тоже — над собой. Не знаю, где в собственном доме хранится вино… Пришлось разбудить Майло, хотя и не хотелось его тревожить…
