Анна Хан - У каждого свой путь в Харад
– Мам, мы не хотим без тебя уходить! – Маленькие ручки затарабанили по ней с внутренней стороны.
– Цыц! Цыц, я сказала! – Леветина шлепнула ладонью по доскам и зашипела в пол: – Сейчас спущусь, уши всем поотрываю! В лазейку – и быстро-быстро уходите!
Леветина чуть посидела, прислушиваясь к шороху под полом, потом поднялась с колен и схватилась за стоявший у стены сундук.
– Ну что ты стоишь-то как каменный? Помоги сдвинуть!
От тщедушного Выха было мало пользы. Вдобавок у него тряслись руки. Но кое-как они дотолкали неподъемный сундук до двери и подперли ее. Леветина села на сундук сверху и, раскачиваясь, затянула вполголоса, перемежая причитаниями, то ли песню, то ли молитву.
– Открывай, говорю! – Факелы маячили за досками ставней. – Открывай! А то спалю все на хрен!
Вых вместо того, чтобы испугаться, подумал, что голос очень молодой. Звонкий такой, молодой женский голос.
– Ой, как страшно, божечки мои, ой как страшно… – эхом вторил ему Леветинин полушепот.
«Может, это мне все-таки просто снится? Передышал давеча болотных испарений, сопровождая купеческий обоз, что в Княжград путь держал, вот теперь кошмары и мучают? Хорошо, если б так и было…»
Вых не отрываясь смотрел на жену. За ее спиной сквозь щели дверных досок пробивались лучики от дрожащего света факелов.
– Поторопись, поторопись, хозяин. – Тяжелыми шагами говоривший мерял Выхову горницу из конца в конец. – Время. Время – оно-то жжет.
Леветина, кутаясь в платок, стояла, привалившись к косяку входной двери. Ее взгляд затравленно скользил по незнакомцам, пришедшим за ее мужем, а губы неслышно и безостановочно складывались в слова. Изредка прорывающиеся истерическим тихим шепотом, так что их можно было разобрать:
– Страшно-то как… куда ж на ночь глядя… что же будет… Господи, господи…
За плечом Леветины виднелась стоявшая за воротами подвода и хвостатый зад впряженной в нее лошади. Лошадь время от времени переступала задними ногами и обмахивалась хвостом. Собственно, как и положено лошади. И, пожалуй, только в этом не было ничего удивительного.
Все остальное было из ряда вон. Но самым удивительным было то, что на месте возничего сидел местный деревенский парень. Косой Аурис из крайней у леса хаты. И подвода, и лошадь, в нее впряженная, тоже были деревенскими. Вых их сразу узнал. Жалел только, что не может прямо сейчас подойти к Аурису этому и прицельно в его косой глаз плюнуть. Ничего, это успеется. Ему, Выху, только бы эту ночь пережить. А там он сквитается с теми, кто на него эту банду натравил. Вернее, с тем, кто его этой банде выдал.
«Это ж надо – выдать чужакам дом лесного человека! Запамятовали, что ли, что проводник единственный на всю округу остался?»
Того, кто лежал на подводе, отсюда не было видно. Но по короткому отрывистому рассказу ходившего туда-сюда как маятник незнакомца Вых знал, что там лежит раненый. Он не кричал, не стонал, не шевелился. Одним словом, живым совсем не казался. И от этого вся ситуация выглядела еще более страшной.
«Страшно-то оно, конечно, страшно, – думал Вых, заматывая вокруг лодыжек ленты от лаптей. – Но оставлять эту толпень в доме до утра еще страшней… Да и не остались бы они. Добром-то… Точно не остались…»
Прямо рассматривать пришельцев он не решался, поэтому бросал на них искоса быстрые взгляды. Словно по их внешности было возможно угадать знаки уготованной ему самому судьбы. Четверо мужчин и женщина. Двое – высоченные, здоровенные, с толстыми шеями и предплечьями. Ростом и фигурой схожи как братья, а по возрасту один другому скорее в отцы годился.
«Но не родня они, все ж не родня… Слишком разномастны…»
Тот, что постарше, безостановочно расхаживает по горнице. Курчавый, черноволосый. Вожак, что ли, их? Слушают они его… Борода блестящая, окладистая, глаза как антрацит. Второй полная противоположность ему – светлый, белесый, волосы льняные, лицо гладкое, а кожа такая белая, что казалось, светится в темноте. Осанка жесткая, горделивая, как у князя. И посматривает на него, на Выха, брезгливо, как на таракана какого. Раздавленного. Глаза холодные, как будто перевернутые. И имя странное, чужое, холодное, под стать глазам – Ольм.
Третий – смуглый, маленький, ростом, верно, лишь на полголовы выше Выха, но в плечах мощнее его – не сравнить. Молчит все время. Только глазами черными зыркает по сторонам. И постукивает время от времени по голенищу плетью. Нетерпеливо.
А последний… На него Вых смотреть боялся даже искоса. Плащ на манер монастырского был тому виной или то, что незнакомец поворачивался на каждое движение Выховой головы?
«Не поймешь – большой, ссутулив плечи, стоит или на самом деле невысокий? С макушки одна ткань… Да столько, что хватило бы всю семью обшить. Вроде монах – ряса, подпоясанная скрученным кожаным поясом, четки петлей каменьев колышутся… А с другой стороны – странный больно для монаха…»
А вот бабенка с ними явно бесноватая. А и то, какая иная с мужиками бедовыми таскаться по ночи будет? Вых так решил сразу, как только ее увидел. Крикливая, с нервным, подергивающимся лицом и колтуном непонятного цвета волос на голове. Не женщина, одним словом, с виду пацан-подросток с торчащими ключицами и худыми запястьями.
Вых закончил наконец свое мудреное занятие, поднялся с лавки. Поняв, что вот именно сейчас мужу придется все-таки выйти из-под родного крова, Леветина тихонько взвыла. Она посторонилась, пропуская всех пришлых на выход. Вжалась в угол, чтобы никак даже краем одежды не испачкаться от соприкосновения с ними. И стремительно вынырнула из своего убежища, чтобы лишь на мгновенье уткнуться лицом в плечо уходящего Выха. И тут же отпрянула, горько заплакав навзрыд, утираясь уголком платка.
– Да не ной, хозяйка! Чай не на войну его забираем! Рановато оплакивать-то! – Женщина-подросток ловко приладила хлыст за голенище сапога. – Хейя, Гыд, выезжаем! – Она легко вспрыгнула на лошадь позади меньшого всадника. Прижалась к его широкой спине и оказалась одного с ним роста – макушки, колени и ступни на одном уровне. – А ты, мужичок, влезай на мою кобылу. Своей, поди, разжиться не успел.
Вот этого Вых ну никак не ожидал. Домашние животные, в отличие от диких, были для него загадкой, а высоченных лошадей он и вовсе даже боялся.
– Я, это… – Он кашлянул, прочищая горло. – Мне оно, того… пешком сподручней будет.
– А нам пешком несподручней, – пробасил черноволосый бородач. – Время у нас жжет.
– Вообще-то путь неблизкий, – пробормотал Вых, все еще мысленно соизмеряя высоту лошади со своим ростом. – И так-то оно быстрее, конечно…
– Не боись, задохлик, – усмехнулся всадник, – поедем шагом.
Вых оглянулся. Леветина все так же стояла, тяжело привалившись к дверному косяку. Поймав взгляд мужа, женщина взвыла чуть громче. Душу Выхову царапнуло что-то нехорошее, противно-лохматое.
«Дай бог, не последний раз видимся, – подумал он, глядя на все больше утопающий в темноте силуэт жены. – Эх, жизнь! Что так, что этак, все одно помирать когда-нибудь придется. Только вот прямо сейчас не хочется. Сейчас бы выдюжить. Не пропасть. Не сгинуть. Так-то оно и выйдет – а как иначе? Не может быть такого, чтобы на роду Выхову было написано помирать так скоро! Не, шалишь, выкручусь! Ох, только б этот шестой не подох по дороге».
Тревожные предчувствия не обманули Выха. Шагом никто ехать не собирался. Уже после первых двадцати метров лошади перешли на легкую рысь. Зубы Выха клацали в такт перестука копыт, а сам он елозил по спине кобылы из стороны в сторону.
– Первый раз в седле? – бросил тот всадник, который раньше обозвал его задохликом.
Вых кивнул. И поблагодарил Бога, что ему не пришло в голову отвечать вслух – если всего лишь кивая, он умудрился прикусить себе язык, страшно даже подумать, что бы произошло, реши он всерьез пошевелить челюстью.
Бородач неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал.
Вых судорожно вцепился в вожжи, стараясь поймать движение лошади, понять его и слиться с его ритмом. Это никак не удавалось – лошадь то и дело храпела, сбивая шаг. Явно стараясь показать, что соседство с лесным человеком ей удовольствия также доставляет мало.
Что поделаешь, лесные люди и прирученные животные не привыкли доверять друг другу. Лошадь не доверяла запаху дикого леса, возникшему нежданно-негаданно на ее спине, а Вых доверял своим собственным ногам больше, нежели чьим бы то ни было.
Все знают об этом.
Вернее, видимо все, кроме этих пятерых. Так что Выху только и оставалось, что неумело трястись на лошадке да молиться, чтобы наезженная дорога осталась позади, а норовистая кобыла не взбрыкнула задом, скидывая его себе под ноги, чтобы втоптать в придорожную пыль.
Скоро, к своему неудовольствию, он отметил, что, если бы раненый не стонал при каждом неудачном толчке подводы, вся кавалькада уже бы летела самым быстрым аллюром.
