Вадим Панов - Кардонийская рулетка
И прекратил спор, поскольку сам ратовал за строжайшую секретность испытаний.
Местные «земли», к которым стремился «Лев», представляли собой скопление необитаемых клочков суши: от совсем крошечных, больше похожих на отмели, до больших — 5–6 лиг в поперечнике — островов, поросших чахлой растительностью. Но до центра группы, где возвышался Корявый вулкан, единственная описанная картографами гора малюсенького архипелага, яхта не добралась — Гатов плавно повернул цеппель и распорядился в переговорную трубу:
— Каронимо, стоп машина.
— Есть! — отозвался находящийся у кузеля Бааламестре. — Прибыли?
— Да.
Примерно через минуту винты перестали крутиться, и теперь к стоящему в отдалении от собратьев острову цеппель вели инерция и слабый попутный ветер.
— Волнуешься?
— А ты? — вопросом на вопрос ответил консул.
— Немного, — признался Павел, — но только потому, что мне предстоит небольшое путешествие вниз.
— Только поэтому?
— Да. — Гатов помолчал и добавил: — Во всем остальном я уверен.
— Мы запороли три испытания, — напомнил консул.
— Именно поэтому я спокоен, Винчер, — больше ошибок не будет.
В голосе ученого прозвучала грусть. Однако Дагомаро не услышал ее.
— Надеюсь.
Важный груз, который тащил в далекое путешествие «Ушерский лев», прятался в стандартном металлическом контейнере, стоящем на закрепленной в двадцати метрах под пузом цеппеля платформе. В крыше контейнера располагался люк, из гондолы к нему вела веревочная лестница, и именно об этом «небольшом путешествии вниз» говорил Гатов: Павлу предстояло спуститься и выставить скрытую в чреве контейнера бомбу на боевой взвод.
— Выпьешь? — Дагомаро протянул Гатову флягу с коньяком. — За бортом холодно.
— Сначала бабахнем, — буркнул тот, натягивая теплую цапу.
— Хорошо, — покладисто согласился консул. — Сначала бабахнем.
Однако сам к фляге приложился, и этот жест показал ученому, что нервы Дагомаро на пределе. Но беспокоила Винчера не возможная неудача, а риск, которому они подвергались: кому понравится сидеть на пороховой бочке, к которой похожий на цепаря ученый собирается поднести зажженный фитиль?
— Ты уж там аккуратнее.
— Возможно, ты удивишься, но я тоже хочу жить, — хмыкнул Гатов, застегивая кожаный шлем.
— Я ничего не пропустил? — Каронимо Бааламестре появился в тот самый момент, когда Павел готовился открыть люк. Бросил быстрый взгляд на флягу в руке Винчера, затем оглядел друга и топнул ногой: — Так и знал, что забудешь! — Рядом с люком валялся широкий кожаный пояс, к которому крепился конец страховочного троса. — Надевай немедленно!
— Я еще не спускаюсь.
— Все равно!
— Кар прав. — Консул вновь глотнул коньяка. — Пристегнись, если действительно хочешь жить.
— Ладно, ладно.
Гатов взялся за пояс, а распахнувший люк Бааламестре скривился:
— Хнявый мерин!
Ослабленная лестница трепыхалась на ветру, обещая Павлу весьма и весьма нелегкое путешествие.
— Натяни, — посоветовал Дагомаро.
— Знаю.
Каронимо взялся за блок, пытаясь придать веревочной дороге друга хоть какую-то твердость, а надевший перчатки Гатов глубоко вздохнул:
— Я знал, что мне придется это делать. — Потому что лететь со взведенной бомбой никто не хотел, а как выставить ее на готовность, знал только изобретатель. — Никуда не уходите.
И следующие полчаса стали самыми длинными в жизни Дагомаро и Бааламестре. Сначала прилипшие к люку мужчины напряженно следили за спускающимся к контейнеру Гатовым. Затем и вовсе затаили дыхание — когда Павел ступил на раскачивающийся контейнер, — а еще через несколько мгновений Каронимо выругался — открывающий люк ученый едва не потерял равновесие. Но это были единственные слова, произнесенные за все тридцать минут. Исчезновение Гатова в чреве контейнера, то есть начало самой опасной части «небольшого путешествия вниз», Дагомаро отметил большим глотком коньяка, но дальше сдерживался и в следующий раз вернулся к фляге, лишь когда Павел поднялся в гондолу.
— Получилось?
— Да.
— Молодец! — Бааламестре опустил крышку люка и похлопал друга по плечу.
— Дайте выпить! — Гатов жадно хлебнул коньяка, подошел к лобовому окну, оценил расстояние и вздохнул: — Как по заказу.
Дрейф получился удачным: легкий ветерок приблизил цеппель к небольшому, примерно две лиги в поперечнике, острову, напоминающему черно-белую кляксу — камни и песок — на синей груди Банира.
— Хорошая мишень, — заметил Дагомаро, но Павел не ответил.
— Каронимо, давай в кузель и полный вперед.
— Я хочу посмотреть. — Бааламестре обиженно надул губы.
— А я хочу выжить, — грубовато бросил Гатов. — Дай полный вперед и бегом обратно. Если поторопишься — успеешь.
— Хнявый мерин…
Каронимо пулей вылетел с мостика, прогромыхал по коридору, и через несколько минут вздрогнувший цеппель принялся быстро набирать скорость. Стоящий у штурвала Гатов переложил рули высоты, поднимая «Льва» выше, и вздохнул:
— Если у нас получится, нужно быть как можно дальше.
С оставшимся расстоянием повезло — к выходу на рубеж атаки цеппель успел подняться на полторы лиги, и Павлу уже следовало надавить на рычаг, раскрывая удерживающие платформу захваты, однако ученый медлил.
— Только бы получилось, — пробормотал стоящий рядом Винчер.
Консул не понял, чем вызвана задержка, предполагал, что Гатов выбирает подходящий момент, и сильно удивился, услышав неожиданный вопрос:
— А что будет, если получится?
— Как это — что? — опешил Дагомаро. — Мы…
— Мы изменим ход истории.
— И спасем тысячи жизней.
— Не уверен.
Нахмурившийся Дагомаро убрал флягу в карман и пристально посмотрел на Павла:
— Ты работал над проектом два года. Дольше, чем над любым другим изобретением.
— Идея меня увлекла, — тихо ответил Гатов.
— Что изменилось?
— Теперь я ее боюсь.
И консул понял, что впервые в жизни видит в глазах ученого боль. Радость видел, и видел часто, когда получалось задуманное. Злость видел, раздражение — в тех случаях, когда Гатов ошибался на пути к цели. Скуку видел, но боль — никогда.
И реагировать следовало не так, как обычно.
— Мы должны это сделать, Павел, — проникновенно произнес Винчер. — Ты знаешь, что должны.
— А если снова не получится?
— Тогда…
— Тогда мы прекратим исследования, ладно? — перебил консула Гатов. — Прекратим?
Отступать Дагомаро не умел, но дикая боль во взгляде ученого заставила Винчера изменить принципам:
