Сабля, птица и девица - Алексей Вячеславович Зубков
Ни одна собака так и не напала. Один за другим псы поджимали хвосты и отходили в сторону решетки.
— Что такое? — сказал Чорторыльский, — Цыгане лошадей заговаривают, а воры собак? Слышал я про такое. Повесить его!
— Нет, — ответил Ласка.
— Что нет, почему нет?
— Несправедливо наказывать человека дважды за одно преступление. Если вешают и веревка рвется, значит, нет на то Божьей воли. И с собаками так же, наверное. Они к Богу ближе, веревку люди вьют, а собака — Божье создание.
— Я здесь справедливость! Что хочу, то и ворочу. Могу вообще без преступлений повесить. Как холопа, и на другом суку еще собак трусливых для полноты картины.
Вольф тем временем мелкими шагами приближался к открытой решетке. Ласке показалось, что он принюхивается. Когда все отвлеклись, Вольф рявкнул на собак, и те отбежали к противоположной стене, а он сам бросился в решетку.
— Куда он? — пожал плечами Чорторыльский.
— Пес с ним, — сказал Ласка.
— Пес с ним! — Чорторыльский захохотал, — Да там дюжина псов с ним! Пусть посидит на псарне, миски повылизывает.
Ласка сообразил, в чем дело. Если по ту сторону решетки ход выводил на псарню, то где-то есть двери, которыми на псарню ходят люди. Корм принести, нечистоты выгрести и еще тысяча дел. Собака притертую дверь не откроет, замок не нужен. И вор уж куда-куда, а на псарню не полезет, тоже повод замков не ставить. Еще там окна, само собой. Или даже дворик без крыши. Собаки же не улетят, а свет и самим собакам нужен, и для ухода за ними.
— Что там стол? — Чорторыльский оглянулся. Стол снова ломился от лакомств.
— Всем еще по чарке! И музыку!
8. Глава. Поймал на слове
Ласка, хотя и гнал водку, делал это не для того, чтобы пьянствовать самому. Сам он в свои небольшие годы и при стройном телосложении не мог похвастать устойчивостью к хмельному зелью. Просто одно из многих интересных дел. И пользу для хозяйства приносит.
Такими темпами его бы быстро споили до положения риз, когда бы не закуска. Надо быстрее говорить по делу, пока получается слова складывать. Но как влезть в беседу, никого не перебивая, когда в компании душегубов зашел разговор о бабах?
— Та що мени девки, — грустно сказал Богдан, самый большой и, похоже, самый младший из душегубов, — Ни яки кабацки девки з моею жинкою не зравняються.
— Ты же сам говорил, что жену татарам бросил, — сказал Анджей, — И говорил, было за что. Забыл?
— Так видьма же. Вид них так просто не видбудешся.
— Как это? Я не слышал? — спросил Люциус, когда Ласка уже собрался было сказать про живую воду.
— Да була у мене жинка, ведьма ведьмой из правобережья. На своем берегу не змогли ей пару знайти, видать. Но до чого гарна дивчина, глаз не отведешь. И шальная такая, ух! З одного боку и жинка венчанная, с другого как есть ведьма. Лаялись мы с ней постоянно на чем свет стоит. То она мне лавку об голову разобьет, то я ее вожжами выпорю. Один день разлаялись в сто первый раз, вона стрибнула на лошадь, да и поскакала, чорт знае куда. Я за ней. Тут, откуда ни возьмись, татары навстрич. Я кричу, повертай, мол. А вона отвечает, мол сам догони да повертай. Глумится, дура. Ей-то что, ее кобыла несе як порожне седло, а подо мной конь вже еле дышит. Я плюнул в сердцах та и повертался. Куда мне одному, да без шабли, да на уставшем коне супротив татар.
Все вздохнули и согласились.
— Прихожу до дому, говорю, так мол и так, увели татары мою Оксану. Отец и братья как рассердились, будто не у меня, а у них жинку увели. Проваливай, говорят, и без Оксаны не вертайся. Тьфу на вас, говорю, вам надо, вы ее и шукайте. Побилися на кулаках, да я и уехал, куда очи дивляться.
— На север? — ехидно спросил Анджей.
— Та вже не на пивдень, — ответил Богдан, — Злой был, думал, век бы ее не видеть. Раз ни кола, ни двора, тильки кинь да шабля, пийду до разбойникив, або до якого пана в клиенты. Ось и пишов, спершу до разбойникив, потом мене холопи повисити виришили, а пан з петли витягнув.
— Я тебя вытащил, — сказал Кшиштоф.
— Та памятую я, памятую.
— И что теперь про жену вспоминаешь? — спросил Люциус.
— Скучаю, что хоть в петлю лезь. Щоночи про нее думаю, что с бабой, что без бабы. Душу бы продал, щоб жинку вернути, — сказал Богдан.
— Душу, говоришь? — строго спросил Люциус, — Смотря, как вернуть. Если просто взять и перед тобой поставить, это одно, а если сделать, чтобы она тебя простила, — совсем другое.
— Ой, пан, не морочитися. Оксана мени винчана дружина. Попадись вона мени в руки, куди вона вже динеться.
— Смотри, попадись она тебе в руки, она тебе все припомнит, — сказал Анджей, — Сколько времени прошло. Она, если жива, то уже и от татарина какого понести могла.
— Та ни. Вона ведьма, вид кого попало не понесе. Та и не татарам со мной мерятися! — ответил Богдан.
— Раз она ведьма, может приворожила тебя, да и всего-то. Тебе отворожиться надо, а ты как дурак за нее душу продаешь, — усмехнулся Анджей.
— Сам ты дурень! — Богдан схватился за саблю, — Вставай, я тя навчу на чужих дружин не гавкати!
— Давай-давай, — ответил Анджей и вышел из-за стола.
Ласка хотел сказать «вы еще подеритесь», но понял, что они и правда вышли биться. Не на кулаках, а на саблях. И для всех за столом это нормально.
Выглядели поединщики не на равных. Молодой южанин Богдан, большой и сильный, почти как братья Петр или Павел. И на полголовы ниже типичный поляк Анджей, среднего роста, ладно сложенный и лет на десять старше.
Богдан закрутил саблей как невесомой и пошел на Анджея, как бы неся перед собой стальную стену. Анджей отступил на два шага, присмотрелся и нанес удар в
