Оксана Демченко - Бремя удачи
– Семен, ты уверен, что на эту прорву гадчайших новостей мне хватит платков?
– Ренка, я тебя знаю: рыдаешь ровно до тех пор, пока все не слишком плохо. В серьезном деле ты человек хладнокровный.
– Что, уже так безнадежно? – более ровным голосом уточнила я.
– Ты показала мне удачу. Я слегка ошалел, сижу, привыкаю и вглядываюсь в то, как все крепко завязано. В зале как минимум три узла существенных обстоятельств. Возле Зотова самый явный, близ него нечто копится, следи. Милошев косвенно задет – думаю, он из игры выпадает, он нам неважен. Куда опаснее тот плотненький купец первой гильдии, обрати внимание. Друг Потапыча и жесточайший завистник в одном лице. Соболев Лев Карпович.
– Ну и при чем тут он?
– Рена, ты видишь меньше моего или сегодня тебе просто не до политики? Предположу второе. Давай слушать, как поют твои мамы.
Мама Лена не заставила себя ждать. Голос у нее дивный, свободный и звонкий. Я снова закрыла глаза и стала слушать. Но сказанное Семеном не ушло, оно даже ярче проявилось в тени опущенных век.
Мое умение видеть удачу обычно описывается магами как восьмое чувство. Далековато от пяти привычных! И это объяснимо, согласно логике магов. Шестое чувство – это в их трактовке талант стихийщика, тонко воспринимающего и изменяющего баланс природных сил. Седьмое – дар магов-пси, активно вмешивающихся в сознание индивида и даже толпы. Как и что «видят» маги, не знаю. Спрашивала у Бризова. Он сказал, по обыкновению, что я нуднее экзаменатора, и сбежал. Потом явился сам, исключительно добрый, с двумя порциями мороженого и вымученной улыбкой: пришел обмениваться сведениями. Ему ведь интересно, что вижу я… Всем интересно.
Неправильно и примитивно говорить так – «вижу», потому что сразу возникает вопрос: как то, другое, зрение не наслаивается на обычное? Так оно – не зрение! Впрочем, у магов, оказывается, наслаивается. Стихийщики именно видят и поэтому при ответственной работе часто прикрывают глаза, концентрируясь на контроле потоков силы. Пси – слышат, их обычно и замечают наблюдатели по характерной рассеянности, невниманию к общему разговору.
Моя удача – совсем иное дело. Она есть в чистом виде отдельное и самостоятельное чувство. Я так и пояснила Бризову. Вот, например, роза. Нюхаю, жую лепесток, вижу цвет, могу уколоться шипом. Слышу, как жужжит пчела, собирающая мед там, внутри полуприкрытого соцветия… Все сразу ощущаю, но одно ничуть не мешает другому: задействованы все органы чувств, обработка полученных данных идет раздельно, как передача телеграмм по разным линиям. У меня, кроме перечисленного, имеется еще одна линия. Восприятие удачи. Для розы, использованной в качестве примера, удача уже обнулена: сорванный цветок обычно не сохраняет перспектив. Разве что имеет небольшую надежду стать черенком и снова оказаться в грунте или на прививке.
Фарза – или чувство удачи в трактовке профессиональных магов – не похожа ни на что иное. Полагаю, взрослые птицы никогда не были склонны подробно излагать сведения о своих способностях. В пособиях высшего колледжа фарза описывается как объемная бесцветная губчатая субстанция сложной структуры. Именно по структуре – плотности и упругости – мы, птицы, и ориентируемся в изучении удачи. Примитивное описание. Прежде я не замечала насколько, но в театре впервые осознала и даже поделилась с Семеном.
Фарза не губка, хотя некое сходство есть, особенно при малой плотности событий, незначительном числе влиятельных людей и связанных воедино обстоятельств. Но сейчас мы в столице, я наблюдаю партер Императорского, где собрались многие звезды нашего театра сплетен и политических игр. Пребывание здесь позволяет ощущать фарзу сполна. Она объемна, она вся – плотный, без просветов и пустот, комок нитей, жгутов, сеток, обрывков, твердых включений и эдаких «воздушных шариков», готовых лопнуть или взорваться… Имея достаточно времени, я могла бы проследить место в общей фарзе для каждого человека в зале. Ибо сам он нанизан на одни нити, приклеен – не по своей воле, как муха к паутине, – к другим и пытается дергать третьи… Все, что я ощущаю – не сами дела, связи, события, но вовлечение людей в нечто, что имеет общий исход в плане удачи и влияет на картину в целом. Фарза многовариантна, и потому она не умещается в одном объеме, слоится. К тому же удача зависит от времени: весь узор меняется, в некоторых своих фрагментах резко, в иных – едва ощутимо. Изменения – это и оттенок, и подобие звука, и натяжение, и плотность. Сложное чувство. Впрочем, попробуйте описать словами запах, да еще с точки зрения собаки. И вы найдете в нем все то же: плотность, тональность, многослойность…
Я не скоро вынырнула из погружения в удачу. Кажется, пока мама Лена пела, я была практически вне обычных пяти чувств. Но едва зал взвыл и зааплодировал, вернулось привычное, а фарза чуть отдалилась, заняла свое место в общем ряду шести моих телеграфных аппаратов для общения с миром.
– Сема! Да на тебе лица нет! – испуганно охнула я, глянув на Хромова.
Потянула из его же кармана очередной платок, засуетилась. Соорудила из кофты валик под шею, запрокинула Семену голову и стала вытирать кровь, обильно капающую из носа и из прокушенной губы.
– Семка, ты дыши, ровненько. Давай платочком помашу. Вот же зараза это мое фарзирование… Погоди, тут вода есть. Тебе воды или уж сразу коньячку? И побольше, пей без закуси, проберет – отпустит…
В ложе имелся столик на колесиках, явно доставленный из буфета. Я набулькала полный винный бокал коньяка и едва ли не силой влила Хромову в горло. Отбивался он вяло и себя осознавал столь слабо, что я задумалась относительно второй порции коньяка. Лучше быть живым пьяницей, чем дохлым трезвенником. Ну ладно я! О чем думала опытная бабушка Лео, позволяя Семке сидеть рядом со мной в этом театре, под завязку набитом важными людьми? Она-то должна была знать, как тяжело приживается новое для человека чувство – восьмое. Магам проще, они движутся через обучение. К тому же у магов обязательно имеется природная предрасположенность. У Хромова же только любознательность, врожденно огромная, и в довесок мой дар, внезапно накрывший и придавивший Семку, как целый горный обвал чего-то нового, незнакомого, не имеющего даже самых общих аналогий в сознании…
– Прекрати меня упаивать, мне и так плохо, – шепотом прохрипел Хромов.
– Рыбки скушай. Пирожное вот… Огурчики…
– Рена, головная боль бывает тихой и незаметной для окружающих. – Он стал отбиваться активнее, что меня порадовало. – В отличие от, прости за грубость, поноса.
Я прекратила суетиться. Даже села. Поглядела на поднос возле бутылок и попыталась сообразить, что именно Сема съел до того, как начал возражать. Он и сам, страдальчески скривившись, пытался осознать свои перспективы на вечер…
