Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
— Но мы можем…
— Мы ничего не можем, жертва мора! А ну высморкайся! Уверен, вместо соплей у тебя зелёный гной пойдёт! Всё, что нам осталось, это отойти в сторону и смотреть, как Чарзар и Отвада схлестнутся. И кто бы ни победил, нам припомнят клятву верности и наше бездействие! Ты самый редкостный осёл отсюда до самого края земель! Что там ты себе навыбирал в Хизане?
— Жеребцов, — упавшим голосом сипнул Кукиш, морщась от недобрых предчувствий.
— Ещё!
— Одёжки, расписанные золотом. Рабов.
— Сейчас всё тебе будет, — Косоворот, левой пятерней сжимая загривок щуплого Кукиша, правую сложил в круглый кулак величиной с добрый булыжник и воткнул незадачливому собрату в живот. — Сначала будут звёзды в глазах, а потом из-за них вылетят кони. Табуны коней! Спросят, откуда синяки, скажешь — кони!
Из-за полога Косоворот вышел первым, Кукиш, спотыкаясь на тряских ногах, корчась, морщась и держась за бока — лишь много позже. Ему как раз хватило времени отдышаться на скамье перед тем, как последним из бояр топать вниз к горну.
* * *
Пока Кукиш после присяги ковылял на место, Отвада тревожно поглядывал на смоляную клетку. Размозжённые бревна ещё вчера заменили. Вот-вот всё закончится, на трёхступенной приступочке уже плаха стоит. Постепенно толпа, разгорячённая присягой бояр, смолкает, Отваду за рукав тронул Речкун. Пора.
Князь подошёл к подсудимцу, встал напротив и сколько-то времени смотрел на Сивого. Тот стоял спокойно, по обыкновению гладил взглядом лоб чуть выше бровей и молчал.
— Ну вот и всё. У тебя, парень, есть последнее слово. Подумай, что скажешь. Люди запомнят.
Отвада уже было хотел отойти и оставить Безрода на несколько мгновений наедине с мыслями, как поймал себя на странном чувстве, будто всё это уже было: вот стоишь ты перед чёрной клеткой, а из ворот Сторожища вылетает верховой, и дробный топот копыт летит окрест, чисто зов охотничьего рога. Странно, ведь их даже не сравнить: зычный рог и конское копыто на мягкой земле, только почему-то выходит так, что лошадиный топот недобрых предчувствий тащит за собой неизмеримо больше, чем тревожный рог. Верховой сошёл с моста, свернул на утоптанную тропку, прошёл толпу насквозь и намётом подскочил к Отваде. Молодой дружинный с круглыми глазами — князь даже имени его не знал — что-то шепнул и махнул рукой в сторону пристани.
— Оно большое, белое и холодное? — усмехнулся Безрод.
Отвада вытаращился на Сивого, ровно никогда не видел, и несколько мгновений таскал изумлённый взгляд с вестового на подсудимца, потом вдруг оглянулся на помост, ища Моряя, и, как нашёл, поманил пальцем.
— Что такое, князь?
— Льдина в туманном облаке подошла к берегу. Встала поодаль. Здоровенная, больше чем город. И студёно в дымке, ровно зимой. Та самая?
Моряй молча кивнул. Отвада на месте замер, будто в себя ушёл. Как исполинская льдина прошла мелководье и подводные скалы у Скалистого? Как, если там даже ладьям днище камнями вспарывает?
— Что случилось, князь? — повскакивали с мест бояре.
— Отвада, здоров ли? — дружинные тоже не усидели на месте.
Он рукой успокоил и тех, и тех, показал «садитесь», тяжело ступая, подошёл к ступенькам на помост, взошёл и недолго молчал, повернувшись к толпе.
— Люд боянский и сторожищинский, не припомню такого ни в свитках, ни в сказках. Может, Стюжень знает, но его здесь нет. Огромная льдина подошла к причалу города и… есть только один человек, который может растолковать, что к чему.
— Кто такой?
— Дай ему слово, князь!
— Эй, человек, отзовись!
— Человек, уже распутай узлы на языке!
Отвада знаком призвал к тишине.
— У него, как раз последнее слово. Удачно вышло, правда?
Правда. Тишина вывесилась так резко и неожиданно, что дочери и жёны, давно потерявшие интерес к происходящему — казнить-то пока ещё не начали — и болтавшие о чём-то о своём, не успели приноровиться и едва не на всю поляну разлетелось их: «Гляди, сидит скромницей, ребёнком отгородилась, а поди, шлюшка та ещё!»
Ага, тишина сидит, тишина везёт и тишиной погоняет. Ясна с улыбкой встала с места, в мёртвом безмолвии отстучала свои десять шагов по доскам, встала против кружка оторопевших жён и дочек и громко, нимало не стесняясь, отзвенела:
— Ещё слово, превращу в мерзких жаб и надую через соломину. Потом делиться станете, каково это — дубина в заднице. Вот она не даст соврать. Я это сделаю.
Зарянка сурово кивнула и покачала головой — я же предупреждала. А бабка на самом деле может!
Первыми уржались заставные и «старики» во главе с Тычком, потом левое крыло толпы, а там и вся поляна заливисто гоготала. Даже отцы и мужья болтушек не удержались.
— Жа… жа… жабы…
А после смеха, такого вкусного и здорового, чистого, как летний дождь, всем на поляне показалось, что и время пошло иначе, и кривая, которая, как известно, всегда вывезет, вдруг выкрутилась, ровно заяц в прыжке, и спросил бы сосед соседа: «Мне показалось или небо с утра было хмурым?», и получил бы жизнерадостное: «Ага, было, а теперь зырь какая голубень от края до края!»
— Тихо! Животы надорвёте! — успокоил всех Отвада. — У нас тут казнь как-никак! Последнее слово слушать будем?
— Валяй, Сивый!
Безрода вывели из клетки, он головой мотнул — на помост с плахой взойду — отсчитал ступени и даже на колоду влез. Показал с ухмылкой, дескать, должен быть плаху погладить, вот глажу.
— Видно?
— Да-а-а!
— Слышно?
— Да-а-а!
Сивый помолчал.
— Льдина — это за мной. Не должно быть меня среди вас и не будет.
— А голову рубить? — Кукиш в совершенном отупении привстал с места, огляделся кругом, ровно потерянный, и невпопад захлопал подбитыми глазами.
— Приговор прозвучал! — быком нагнул голову Косоворот.
Сивый даже бровью в их сторону не повёл, как стоял лицом к толпе, так и остался.
— Это зов. И те приступы со мной не просто так.
— А как?
— Памятка, — усмехнулся Безрод. — Чтобы не тянул.
Следующие несколько мгновений слышался лишь гул, и кругом виделись только лица, повернутые друг к другу.
— И чем дольше ты тянешь, — после долгого молчания повёл было Отвада, начиная прозревать.
— Тем приступы чаще, длиннее, страшнее.
— Да кто зовёт-то? — не унимался Кукиш.
— В кого же ты такой тупенький? — вскочил Тычок. — Башкой думай, а не задом или тебе Пузан всю головёнку обстучал? Кто может прислать с полуночи льдину? Ну?
Кукиш непонимающе смотрел на егоза и немо, одними губами повторял: «Льдину, ну… Льди нуну».
И по толпе, ровно ветерок пролетело: «Ледован! Это Ледован!»
— Я зачем-то нужен старику.
— Для чего?
— Не знаю.
— Ты никуда не пойдёшь! — Косоворот выперся вперёд, к самым перильцам, вытянул руку вперёд, и зашёлся так, аж пена на губах закипела. — Вас положат на тризное дровьё! Обоих! Туловище и башку твою сиво-рубцеватую!
— Ну-ка на место сядь!
Рядяша и Неслухи разом встали и с одной ноги шагнули вперёд, а когда за спиной красномордого доски настила жалобно взныли, как ни разу не ныли все эти дни, сколько народу по ним ни ступало, даже бешенство Косоворота стремглав умчалось прочь, точно робкая лань. Он пришёл в себя, испуганно оглянулся и осёкся.
— Сказано тебе, сядь на место! — рявкнул Отвада. — И не зли меня! Хватит через тебя удар, и сам сдохнешь! Крепко об этом помни.
Косоворот побледнел, против воли схватился за порез на руке, молча сглотнул.
— Так значит, всё это время… — безнадёжно растягивая слова, бросил Кукиш, задохнулся от ужаса и затряс рукой по сторонам. — Да ты ведь и князя мог пришибить, случись приступ около!
— Тут вам лучше помолчать, — Гремляш погрозил в сторону бояр пальцем и для верности покачал головой.
— Мы приходим и уходим, — Сивый пожал плечами, — Боянщина должна жить. Гремляш!
— Туточки!
— Готово?
— Да. На пристани ждёт.
— Верховки не забыл?
— Положил!
— Верна, Жарик, прощайтесь.
