Во все Имперские. Том 2 (СИ) - Беренцев Альберт

— Типа элитная комната-музей?

— Да. Там даже кровать, стол и рукомойник остались те самые, которыми пользовался Пушкин.

— Бедный рукомойник. Раньше служил Пушкину, а теперь Корень-Зрищину, — посочувствовал я, — Ладно, погнали. У тебя есть чем прикрыть лицо?

Огневич достал из-под мундира скатанную до размера бильярдного шара ткань. Он развернул ткань, и она оказалась уже знакомым мне черным колпаком, полностью скрывавшим лицо, в таких колпаках гоняли местные масоны.

— Сойдет, — одобрил я.

Сын директора напялил остроконечный колпак на голову, став похожим на гигантскую обгорелую зубочистку.

— Свой клановый герб с мундира срезать не буду, — презрительно заметил Огневич, явно намекая на меня и Шаманова, ибо мы расхаживали без гербов.

— И Корень-Зрищина я бить не буду, и вообще никого из своих трогать не буду, — дополнил свою позицию Огневич.

— Как хочешь. Пошли. Проведи нас в садик за дворцом. Желательно в обход всех патрулей. Ты должен знать, где они ходят, ты же всё-таки директорский сынок.

— В садик? — удивился Огневич, — А разве мы…

— Мы идём в садик. Который за дворцом.

— Вообще это не просто садик, он называется…

— Огневич, мне насрать, как он называется, — перебил я, — Веди уже. И, учти, что если мы наткнемся на казаков — я перестану считать тебя помощником, соответственно, контракт будет разорван, и никаких денег я не заплачу.

Черный колпак теперь скрывал лицо Огневича, так что я не увидел, как князь поморщился. Но я был уверен, что рожа у Огневича от моих слов скорчилась, как у рабочего в столовке, которому сказали, что котлетки будут ближе к выходным.

Мы спустились по лестнице, но к выходу из Галереи не пошли, вместо этого мы бесцеремонно ворвались в каптёрку, где спал пьяный холоп. Холоп на наше появление никак не отреагировал, только громче захрапел.

Мы прошли через каптерку, Огневич своим ключом открыл дверь за ней. Через эту дверь мы вышли на другую лестницу, а по ней поднялись на второй этаж.

Огневич открыл очередную дверь, и мы вышли на огромный каменный пандус, спускавшийся вниз со второго этажа Галереи.

— Пандус для карет Императрицы, для Екатерины II, — шёпотом объяснил Огневич, — Она тут выезжала в парк, прямо из Галереи. А вон садик, справа.

Садик и правда был справа. Сейчас, глубокой ночью, его заливал лунный свет, воздух заполняли ароматы осенних цветов, которыми был засажен садик. В центре садика тихо журчал фонтан, недалеко от него торчал рыжебородый мужик и трое казаков.

Рыжебородый и казаки негромко переговаривались, двое казаков держали в руках лопаты, а третий — огромный полицейский фонарь.

Не нужно быть Альбертом Эйнштейном, чтобы догадаться, зачем они сюда приперлись.

Дело в том, что после смерти Чудовища я подобрал корону и золотые цепи мертвых близнецов, а потом выкинул это все из окна аудитории в садик. В садике тогда был только Пушкин, выкинутый из окна еще до короны, по ходу потасовки.

Пушкин, конечно, сражался на другой стороне, но сражался он ради денег, так что быстро сообразил, что к чему. Поэтому он схватил цацки убитого Чудовища и аккуратно их прикопал в садике, пока не набежала Охранка с казаками. Благо, лопатка садовника для этого в садике нашлась.

А вот где именно прикопаны Императорские сокровища — знали только я, руководивший захоронением короны и драгоценных цепей, и Пушкин. А о том, что царские артефакты в принципе закопаны где-то в садике, знали еще мои товарищи, вместе с которыми я защищал Чудовище.

Так что присутствие здесь директора Лицея Огневича в компании трёх казаков и двух лопат было довольно неожиданным. Ну да ладно. У Огневича есть казаки и лопаты, а у меня — его сынок.

— Твой батя хочет спереть нашу корону, — прошептал я Огневичу, — Сделай что-нибудь.

Но Огневич начал мяться, как школьница на первом свидании, даром, что был бородатым третьекурсником.

— Да что я сделаю?

— Уведи батяню из садика.

— Как?

— Ну, скажи, что твоя мамка только что родила тебе братика, или что-нибудь в этом духе. Мне плевать, просто убери его оттуда. Пока он не откопал нашу корону.

— Моя мама умерла, Нагибин, — прошипел Огневич.

— Прости. Ну тогда скажи, что любовница твоего папки рожает тебе единокровного братика. Быстрее, Огневич! Мы теряем время.

Вообще, я не совсем понимал, зачем Огневич продолжает соблюдать наше соглашение и помогать мне.

Я бы на его месте просто поднял бы шум, чтобы мы с Шамановым в ужасе сбежали. А потом помог бы отцу перекапывать садик в поисках короны.

Благо, прикопал Пушкин сокровища неглубоко, да и нормально замаскировать место прикопа потомок великого поэта не осилил, на это тупо не было времени.

Так что за полчаса корону и остальное Огневичи бы нашли, в этом сомневаться не приходилось. Но, судя по всему, отношения с батей у Огневича были не очень, поскольку Огневич зачем-то продолжал помогать мне, а не собственному отцу.

Так или иначе, но Огневич спрыгнул в садик с пандуса, спланировав вниз на магической тяге, а потом подошёл к директору Лицея и казакам. Директор и казаки как раз были заняты тщательным осмотром куста белых роз.

Огневич-старший удивленно уставился на сына.

Сейчас, когда Огневичи стояли рядом, было особенно заметно, как они похожи. Бороды и головы у обоих были огненно-рыжими, разве что у бати борода была длиннее и пышнее, а в рыжине волос даже в свете фонаря можно было заметить седину.

— Иона? — удивленно спросил Огневич-старший, когда его сын подошёл и стащил с головы свой масонский колпак.

Судя по всему, младшего Огневича звали Ионой.

— Эээ… Salut, papa, — поприветствовал Огневич батю по-французски.

— Ты что тут забыл? — директор был явно недоволен внезапным появлением сынка, — И как ты узнал, что я здесь? Мы тут… в общем, мы сажаем розы. Это должен быть сюрприз. Для студентов.

Как по мне, отмаза вышла так себе. Около минуты сын и отец свирепо смотрели друг на друга, а казаки деликатно разглядывали землю, то ли из вежливости, не желая мешать семейному разговору Огневичей, то ли в поисках прикопа.

— Там беда, — наконец заявил Огневич-сын, — В Лицее.

— Беда? Да что случилось? Что ты несёшь?

— Ну… Там это… В общем, Нагибин убил Корень-Зрищина.

— Что? — Огневич-старший весь побелел, это было заметно даже в свете фонаря, — Корень-Зрищина? Сына канцлера?

Я шёпотом выругался.

Ну и мудак этот Огневич. Не мог придумать ничего другого? Мне еще не хватало, чтобы директор сейчас побежал к Корень-Зрищину.

Я, разумеется, на самом деле собирался наведаться к сыну канцлера сегодня ночью. И тот факт, что Огневич теперь знает о моём ночном визите, еще до того, как я его нанёс, меня ни фига не устраивал.

Нужно было что-то предпринять. И быстро.

— Сторожите здесь, — тем временем приказал Огневич-старший казакам и решительно двинулся к Галерее.

Растерянный сынок пошёл вслед за батей.

— Расскажешь по пути! — прикрикнул Огневич на сына, хотя тот ничего больше рассказывать не пытался, — Вот черт! Какой кошмар, только этого нам не хватало. Где Нагибин…

Времени на раздумья у меня не было, Огневичи уже подходили к пандусу, на котором прятались мы с Шамановым.

Может прыгануть им на головы? Не, тупой план. С младшим я, само собой, справлюсь, но вот старший — взрослый и прокачанный магократ. С ним мне не совладать.

Сбросить им что-нибудь на головы? Но рядом ничего подходящего не было…

Глава 36. Три вопроса для неугомонного князя с лопатой

«Я самый понтовый магократ в России,

Я управляю водами, в этом моя сила,

Я залью водицы тебе прям в уши, рот и нос,

Будет мокрым твой поганый хлебасос,

И только посмей посмотреть с укоризной,

Я уже не человек, я твоя личная клизма,

Я заливаю мою воду прямо в тебя, гад,

Мне плевать, холоп ты, казак или магократ,

Мои в этом мире все океаны, реки и моря,

Мой Иртыш, моя Нева, и Волга тоже моя,

Так что ты будешь утоплен на раз-два, галимый кал,

Старший твоего клана у меня ****, а твою сестрицу я в рот ****,

Сам Жаросветов у меня брал, а его дочурку я сношал,

Так что уймись, долбаный марал…»

Русский магократический рэп, МС Гиперводный (настоящее имя — Водянов Трифон Демидович)

Композиция запрещена на территории Российской Империи, автор принес извинения клану Жаросветовых.

Клан Водяновых также выплатил клану Жаросветовых компенсацию за оскорбление, размером в двадцать тысяч рублей, после чего клан Водяновых был вынужден заявить о своём банкротстве.