Эндрю Оффут - Глаз Эрлика
Нежить? Песчаный нежить? Такие звуки наверняка издавал не труп!
Конан оглянулся. Его вьючный конь гарцевал и подавал вбок, мотал головой и выкатывал полные страха глаза. Заехали они уже далеко. Плавный изгиб и мелкие извивы ущелья закрывали от взоров вход в ущелье.
"Полпути позади, — подумал Конан. — Теперь уж бесполезно поворачивать назад".
Стенания раздались позади него. Стенания звучали впереди него, из-за поворота. Они исходили из высящихся каменных стен с обеих сторон и из-под копыт его нервничающего коня. Песок мерцал и сверкал, словно миллионы крошечных самоцветов на солнце. Казалось, стенал сам песок.
Бадб и Немайн, да это просто сводило с ума!
Его конь протащился мимо белых костей, и Конан поджал губы. Это были человеческие кости. Так же, как и вон те… Да, вот еще один бледный скелет, отполированный песком и выгоревший на солнце. Там лежал и меч, неподалеку от сегментированных белых косточек — некогда человеческих пальцев. А вон там лежал кинжал, и его сияющий клинок не омрачало ни одного пятна. Конан увидел только один лошадиный скелет, тогда как человеческих насчитал одиннадцать. А тем временем стенания усилились, пока не превратились в постоянные завывания.
Двенадцать скелетов, тринадцать. Два туранских шлема. Еще оружие.
Его конь попытался шарахнуться от четырнадцатого растянувшегося скопища костей, и Конан стиснул ноги и натянул поводья. Стенания больше не были прерывистыми, а звучали постоянно. Они становились сильнее, чем дальше он углублялся в ущелье, где обитала тварь, порождавшая их.
— Прекрати! — прорычал киммериец, хищно прожигая взглядом окружающие скалы. — Прекрати стенать! Покажись или умолкни!
Его голос вернулся к нему эхом, отразившись от шершавых каменных стен вместе со стенанием, постепенно превратившимся в вой.
Тут Конан моргнул и дернул головой, словно желая прочистить уши. И снова моргнул, не веря своим глазам. Впереди и по обе стороны от него песчаное дно ущелья, казалось, ожило. Оно, казалось, смещалось, текло, песок пошел рябью, засверкал. Никакого ветра не было. Конан почувствовал, как дрожит его конь.
А песок двигался.
Затем песок вздыбился, кружась миллионами песчинок, мигающими и сверкающими крошечными точками. Не было никакого ветра, воздух не волновал даже слабенький ветерок. Скорбный вой нес совсем не ветер, и совсем не ветер поднимал пляшущий песок.
Конь Конана заржал, дергая головой, попытался повернуть и убежать. Конан удержал его, очень туго натянув поводья. Скакун встал на дыбы. Окруженный поднимающимся крутящимся песком, сверкающим, как блестки, конь гарцевал на задних ногах. Он снова опустился на все четыре, осел и снова встал на дыбы. Конан крепко вцепился, стиснув зубы и сощурив глаза.
Когда конь поднялся на дыбы в четвертый раз, он еще и повернулся.
Конан на секунду потерял равновесие, увидел, как небо заплясало и накренилось. А затем песок очутился наверху, а небо — внизу. Песок ужалил его пальцы. Поводья вырвало из его руки, порезав ему пальцы. Конан с силой ударился оземь.
Ослепленный песком и оглушенный ударом о землю, он услышал громкое ржание и дробь копыт. Этот звук удалялся. Его лошади убегали туда, откуда пришли. Он потерял обоих коней вместе с их вьюками.
Конан поднялся, ругаясь и щурясь попытался защититься от песчаного смерча. Ругательства быстро прекратились, он выплюнул набившийся в рот песок и стиснул губы и зубы. Он стал пленником воющей, кружащейся тучи, поднимавшейся все выше и выше.
Песчаными демонами называли такое явление люди пустыни. Это было лишь оборотом речи. "Но, — подумал Конан, — не в этот раз!"
А затем прямо перед киммерийцем песчинки начали скопляться, складываться в столп. Тот крутился, вращался, стонал, и этот скорбный вой терзал теперь уши северянина. Тогда как волосы у него встали дыбом и вспотел он даже больше, чем в самое жаркое время дня. Песок свернулся, сгустился. Каждая песчинка, казалось, пыталась присоединиться к другим, занять свое место.
Колонна начала принимать странные очертания. Песок сформировался в человека, нежить с мертвым лицом и зловещим темным провалом рта, болтающимися длинными руками и без всяких глаз. Хотя Конан сощурился так, что его глаза превратились в узкие щелки, он выхватил кривой восточный меч, доставшийся ему от погибшего вора из Самарры.
Песчаная нежить не нападала. Она кружилась, но пасть ее оставалась всегда повернутой к киммерийцу, открытой и черной. Конан рубанул по чудовищу без какого-либо результата. Удар меча, рассекший песок, казалось, ничуть не потревожил колдовское создание. Рубить здесь было нечего, нечего ранить или убивать, ведь это была всего лишь высокая куча песка!
И тут она надвинулась на воина, поглотила его.
Конан не мог с ней бороться, не мог освободиться, так как она двигалась вместе с ним, словно он был частью ее. Песчинки впились ему в лицо, забили уши и глаза, заполнили рот. Конан знал, что не смеет вдохнуть — или же наполнит нос, горло и легкие смертоносными гранулами. Конан начал задыхаться.
Он знал, что не может вечно задерживать дыхание. Он должен выскользнуть из песка — или попытаться. Иначе настанет время, когда он должен будет уступить автоматическим требованиям тела.
Конан не мог вырваться, не мог выкрутиться или выбраться на волю. Песок сделался саднящим, плотным саваном, который окутывал его. Он станет его смертным саваном. Уши северянина заложило от стенающего воя.
А затем раздались слова, и киммериец понял, что они не произнесены он слышал их у себя в голове, в мозгу.
— У тебя нет души!
— Я умираю… воздуха…
— У тебя нет души! Нет души! Ты трижды проклятый Хизарр Зул?
— Нет! Умираю… воздуха… Хиз-з-зарр… Нет! Нет, нет!
— Где твоя душа?
— Умираю… нечем дышать… она у Хизарра Зула…
Отчаянно сознавая, что проиграл битву, Конан выпустил чуть-чуть воздуха между приоткрытых губ.
— Так ты не Хизарр?
— Нет!
— Он забрал у тебя душу! Хизарр Зул причинил тебе зло?
— Да! Да! Умираю… нужен воздух… Хизарр похитил мою душу, а ты похищаешь у меня жизнь!
Кружащаяся фигура-столп, почти человеческая фигура из песка, закрутилась, удаляясь, отступая, освобождая его. Отодвинулась она фута на два. Ослабевший Конан упал на колени и с шумом хватал воздух открытым ртом. Глаза у него вылезли из орбит, а язык вывалился, но теперь он мог дышать. Говорить же он не мог еще много секунд. Он лишь дышал, и воздух казался ему слаще молодого вина.
— Ты живой! Объясни! — Песчаная нежить бушевала у него в мозгу. Ее слова прозвучали и приказом, и настойчивой мольбой одновременно.
