Гай Гэвриел Кей - Звездная река
– Поэтому вы принесли мне яд? – ему следовало рассмеяться или, по крайней мере, улыбнуться, но он не смог.
– И я оставил за собой две открытые двери.
– Окажите мне любезность, объясните.
Сень все-таки улыбнулся.
– Вы еще более официальны, чем я.
– Меня учил отец.
– И меня тоже.
Они посмотрели друг на друга. Сень сказал:
– Если бы вышли отсюда сегодня и уехали куда-нибудь, сменили имя, жили в безвестности, скрывшись от людей и от внимания летописцев, мне было бы приятно сознавать, что я не виновен в вашей смерти, Жэнь Дайянь.
Он заморгал от изумления. Сердце его забилось быстрее.
– В безвестности? Каким образом?
Лицо Хан Сеня было напряженным. Это было видно даже при свете одной мигающей лампы.
– Измените цвет волос, отрастите бороду. Станьте священником Пути, носите их одежду. Выращивайте чай в Сэчэне. Я даже знать не хочу.
– Я буду мертв для всех, кого знаю?
– Для всех. Все должно быть так, будто вы покинули наш мир. Наше время. Если вы дадите мне слово.
– А если меня каким-то образом обнаружат? Если какой-нибудь солдат узнает мой голос? Или разбойник, которого я когда-то знал? Если кто-нибудь случайно увидит мою спину? Если распространится слух, и люди начнут стекаться ко мне? Если кто-то объявит, что Жэнь Дайянь жив, на юге, когда вы намного повысите налоги, объявите новую монополию государства, сделаете что-то такое, что вызовет сильное недовольство народа?
Сень, в свою очередь, на короткое мгновение прикрыл глаза. И ответил:
– Мы всегда делаем что-то такое, что вызывает недовольство народа. Полагаю, я готов пойти на такой риск.
– Почему? Это глупо! Ваш отец…
– Мой отец? Он бы уже заставил вас признаться под пытками. За то, что я здесь сказал, он бы донес на меня императору и смотрел, как меня казнят.
– Император. Вы скажете императору… что?
– Что вас убили здесь сегодня ночью, а труп сожгли, чтобы его нельзя было предать земле и оказывать ему почести.
– Сожгли за измену Катаю?
Сень покачал головой.
– Я перебрал всех судей. Ни один человек не хочет вынести такой приговор, Жэнь Дайянь.
– Всегда найдется кто-нибудь, кого можно подкупить.
– Всегда. Но вы имеете слишком большое значение. Мне нужен судья, пользующийся репутацией честного человека. Это самое начало династии. Такие вещи важны.
– Но если я исчезну, в глазах всего мира вы убьете благородного главнокомандующего армий Катая?
– Героического командующего. Да. Представляю себе, как император будет публично горевать, сердиться и возложит вину…
– На своего первого министра?
– Более вероятно, на предательство здешних охранников.
– Потому что вы ему нужны?
– Да. Нужен.
– Вам придется найти охранников-предателей и казнить их.
– Это несложно, командующий. Вероятно, это произойдет также и в другом случае.
– Если я умру в этой комнате?
Первый министр кивнул головой.
– Кто-то всегда должен быть виновным, – помолчав еще мгновение, он встал, и Дайянь тоже. Сень посмотрел на стол, на чашки с вином. Сказал:
– Мне сказали, что это безболезненно. И будет быстрее, если выпить две чашки.
Он повернулся, не ожидая ответа. У двери он снял свою верхнюю одежду, подбитую мехом, с капюшоном, и бросил ее на лежанку.
Он поколебался, потом обернулся в последний раз.
– Вот что еще я считаю. Если бы мы с ними сражались, была бы кровь и война, голод и пожары. На протяжении многих поколений. Этот мир, эта необходимость отдать так много, тяжелы, как смерть, но дети и старики не погибают. Наша жизнь принадлежит не только нам.
Он вышел из камеры.
Кажется, он остался один. Он не знал, сколько прошло времени. Он сидел на скамье, спиной к окну, поставив локти на стол. Ладонями прикрывал глаза. Он словно ослеп, у него кружилась голова – такие чувства испытывает человек, получивший удар по голове. Ему досталось много таких ударов – дома от брата, в годы жизни на болотах, в сражениях. Он убрал с глаз волосы и огляделся. Дверь слегка приоткрыта, на столе две чашки с вином, на погасшей жаровне фляга. На постели подбитая мехом верхняя одежда.
Кажется, фейерверки закончились. «Должно быть, уже очень поздно», – подумал он. Он потер глаза. Подошел к окну со скамейкой, встал на нее и посмотрел вниз. Из города внизу еще доносились звуки, но Западное озеро лежало темное под звездами.
Он сошел со скамейки. Его била дрожь. Он осознал, что по-настоящему потрясен, выбит из колеи, так как ему казалось, что в камере есть свет, и он идет не от лампы. Он подумал о призраках, о мертвых.
Говорят, что лисы-духи способны светиться собственным светом, гореть, если хотят, что так они завлекают путников по ночам. И это же свойственно некоторым призракам, говорят, их свет серебристо-белый, похожий на лунный. Сегодня ночью нет луны. Он вспомнил о дайцзи в Ма-вае. Если бы он пошел с ней, возможно, он бы остался жив и вернулся в другое время, не в это, не к этим двум чашкам вина на столике.
Он внезапно вспомнил рассказы о том, что некоторые, когда перед ними распахиваются высокие двери, перед тем, как перейти туда, видят свет другого мира, того, куда они отправляются.
Двери. Дверь камеры открыта, как и дверь дальше по коридору, так сказал Хан Сень. Вот накидка с капюшоном, чтобы скрыть его. Он знает, как уйти из города. Каждый разбойник, если хоть чего-то стоит, знает, как это сделать.
Он посмотрел на две чашки с вином. «Две сразу – быстрее», – сказал Сень. «Наша жизнь принадлежит не только нам», – сказал он.
Неплохой человек. Хороший, приходится признать. Он знал хороших людей. Он вспомнил о своих друзьях, о ветре в лицо на скаку, об ожидании рассвета и сражения, о бьющемся в такие моменты сердце. Вкус хорошего вина. Даже плохого вина иногда. Бамбуковый лес, лучи солнца сквозь листья, бамбуковый меч. Руку матери в своих волосах.
Может ли жить человек, если откажется от самого себя? А если он попытается это сделать, и его в конце концов найдут? Что произойдет тогда? Погибнет ли все? Станет ли ложью? Но разве человек, ставший разбойником, не может спрятаться в такой большой стране, какой до сих пор остается Катай, даже потеряв так много? Он подумал о Катае. Перед его мысленным взором возник образ огромной империи, будто он летел над ней, подобно богу, среди звезд, и видел землю далеко внизу, потерянные реки и горы, которые, может быть, когда-нибудь снова обретут.
Потом он подумал о Шань, о найденной женщине, потрясающей незаслуженной, настоящей, и о любви. Даже здесь и сейчас он слышал ее голос. Иногда в мире есть нежность.
В конце он подумал об отце. Далеко-далеко на западе, дома. Там, где начинались все реки. Он так давно его не видел. Мечты могут увести мужчину из дома. Честь и долг, гордость и любовь, он думал о них. «Ты старался в жизни поступать правильно», – подумал он. Он взял ближайшую к нему чашку.
