Циклоп - Олди Генри Лайон
До сегодняшнего дня.
На грани сна и яви Эльзе пришло в голову, что она тоже прошла своеобразный размен. Лишившись девственности, укротила капризный Дар. Она — изменница, как и все ее сестры. Помогать больным, что обречены стать калеками, начать новую жизнь — занятие достойное. Но калечить здоровых, пусть по их же просьбе? Извращать человеческую природу в угоду жажде наживы? Что это — милосердие или святотатство?
Возможно, обитель постигла жестокая, но заслуженная кара?
Спи, шепнула гора. Сквозь отверстия в своде пещеры тихо падали снежинки. Кружились в токах теплого воздуха, поднимающихся снизу; таяли на лету, не коснувшись лица спящей женщины.
Глава третья
Волк из Сегентарры
1.
Снег хрустел под ногами. Молоток колотил в дверь. Дверь гудела колоколом. Никто не отзывался. Эхо подхватывало звук ударов и, как зверь — добычу, тащило прочь, через пустыри. Ветер гнался за эхом, свистя по-разбойничьи.
— Никого нет, — сказал толстый.
— Постучи еще, — предложил тощий. — А вдруг?
— Глупости. Пошли, обойдем башню.
Тощий и толстый потащились в обход башни Красотки. Оба мерзли, кутаясь в плащи. Тощий накинул капюшон, отороченный лисьим мехом. Толстый, развязав шнурок, опустил вниз уши лохматой шапки. Уши болтались, придавая толстому сходство с унылым, престарелым ослом. Шерстяные чулки обоих быстро промокли. Толстяк чихнул и с раздражением покосился на спутника.
— Это все ты, — сказал он. — Ты меня уговорил.
— Я, — согласился тощий. — Я и мертвого уговорю.
— А я, дурак, послушался…
Толстяк подумал и добавил:
— Мертвого я и сам уговорю.
Ноги до колен проваливались в сырой, ноздреватый снег. Каждый шаг — движение маятника, отмеряющего время. Делящего жизнь на «до» и «после». Со дня смерти Красотки прошла неделя. До гибели короля Фернандеса, положившей конец Янтарной обители и начало — волне погромов, оставалось три дня. Сейчас же его величество, знать не зная про яд, укрытый во рту любимого шута, предавался разврату в обществе трех фавориток. Мужская сила короля была предметом зависти всего дворянства. В услугах придворного мага, способного сделать мягкое твердым, он не нуждался. Поэтому маг Амброз, прозванный за глаза Держидеревом, в данный момент был совершенно свободен — в том числе свободен прогуливаться по морозцу у башни Инес ди Сальваре, спрятав лицо в капюшон. Легкий на ногу, с мальчишеской живостью нрава, он тайком ухмылялся, поглядывая на толстяка Вазака. Одышка, дурная кровь, колыхание телес. Говорящая свинья. Вот что бывает, когда пышки. И пончики. И булочки с корицей.
— Зачем ты позвал меня? — хрюкнул Вазак.
— В свидетели, — откликнулся невозмутимый Амброз. — Если что, ты подтвердишь.
— Если что?
— Давным-давно никто из нас не видел Красотку. Все сношения с ней, — Амброз хихикнул, словно недоросль, впервые сказавший похабщину, и с удовольствием повторил: — Все сношения с ней производились через Циклопа. Ты не предполагал, что Красотка мертва?
— Ну, предполагал.
— И я. И многие другие. Но только Симон явился проверить это лично.
— Откуда ты знаешь?
— Ласточка на хвосте принесла. Старый упрямец пришел сюда, в буран и метель. На следующий день его видели в городе. Вместе с Циклопом. Что из этого следует?
— Из этого следует, что я должен был остаться дома.
— Циклоп покинул башню. После визита Симона. Живой и, как мне доложили, здоровый. Будь он виновен в смерти Красотки, или будь он ее тюремщиком — Симон прикончил бы его. Значит, Инес жива, и сама может о себе позаботиться. Или мертва, но по естественной причине. И тогда заботиться о ней ни к чему. Я хочу знать правду.
Споткнувшись, Вазак расхохотался:
— Боишься, что некому будет настраивать твои амулеты?
— Красотка, — спокойно ответил Амброз, — была чудесной настройщицей. Я восхищался ее талантом. Если в последние годы работу делал Циклоп… Я — придворный маг его величества, друг мой. Я рассчитываю пребывать в этом качестве долго и счастливо. Что для этого надо?
— Обладать силой, — предположил Вазак.
— Мало.
— Быть интриганом?
— Теплее. Но интриг недостаточно.
— Потакать королю?
— Надо знать все о таких, как я. Знать доподлинно. И использовать в нужный момент. Как рыцарь использует меч — не задумываясь, без колебаний.
— И не боясь крови?
— И не боясь крови.
Вазак остановился. Натянул шапку на брови, завязал шнурок ушей под подбородком — тройным, висячим. Щеки его в обрамлении меховой «бороды» были пунцовыми. Усы обледенели, на кончике носа висела капля. Это было бы смешно, когда б не глаза Вазака. Две черные маслины, выпуклые по-жабьи. Такие черные, что на ум приходила грозовая ночь: тьма, и вспышки зарниц вдалеке.
— Обо мне ты тоже знаешь все? — хмуро спросил он.
— Все, — ободрил толстяка Амброз. — Потому и звал с собой.
— Думаешь, если мы что-то обнаружим, я сохраню тайну?
— Ни в коем случае. Ты сразу же доложишь о тайне своему учителю, Талелу Черному. Меня это вполне устраивает. Идем, друг мой. Не стоит так много говорить зимой, во время ходьбы. Можно простудить горло.
Некоторое время они шли молча. Амброз сунул в рот варган, с которым не расставался, и на ходу дергал за язычок инструмента. Гнусавая, однообразная мелодия раздражала Вазака хуже зубной боли. Он через шаг зыркал на спутника, но помалкивал. Вскоре маги остановились: стены башни в этом месте как бы заворачивались внутрь, на манер створок раковины, образуя подобие дворика. Две чахлые яблони; скамейка, заметенная порошей. Мертвый по зиме цветничок, огороженный резным палисадом. Фонтан — стоя в пустом бассейне, голая нимфа наклоняла к земле кувшин. Нимфа мерзла. Нимфу пожалел бы даже королевский палач. Метель, и та смилостивилась, накинула бедняжке на плечи пушистую шаль.
— Здесь, — внезапно сказал Вазак. — Где-то здесь.
— Я не зря взял тебя с собой, — спрятав варган в карман, Амброз улыбнулся. Хитрые лучики разбежались к вискам мага от уголков глаз. Так охотник радуется нюху любимой суки. — Ты — мастер брать гиблый след. Значит, здесь? Не подскажешь ли, где именно?
Вазак ринулся вперед, разбрасывая снег. Все было забыто: усталость, одышка, раздражение. Дикий кабан пер по целине — рухни небо, кабан останется безразличен. Когда ученики Талела, жреца Сета-Разрушителя, ощущали близость смерти, они пьянели. Любая смерть — вчерашняя, сегодняшняя, завтрашняя — приводила их на грань экстаза. Тут крылась опасность — перспектива собственной гибели опьяняла Талеловых учеников не хуже любой другой. Наверное, поэтому никто из молодых не превзошел Талела Черного. И уж тем паче никто Талела не пережил.
Приплясывая на месте, чтобы ноги не мерзли, Амброз смотрел, как Вазак кружит по дворику. Толстяк обнюхал нимфу, пнул скамейку; зачем-то сломал доску палисада. И наконец замер под левой яблоней: запыхавшийся, счастливый.
— Вот, — он ткнул пальцем себе под ноги. — Могила.
— Свежая? — уточнил Амброз.
— Свежачок. Семь дней; может, восемь.
— Покажи.
— А копнуть не хочешь? — хмыкнул Вазак. — Лопатой? Заступом?
— Не хочу.
— А придется…
— Открой, — повторил Амброз, и сбросил капюшон.
Волна густых волос упала на плечи. Волосы развевались, как если бы в лицо Амброза дул ветер. Черты мага высохли, налились древесной твердостью. Казалось, таинственный резчик высек это лицо из стальника — редкого кустарника, о чьи ветки щербится лезвие топора. Руки Амброз держал поднятыми, ладонями вверх. Рукава кафтана упали до локтей, и было видно, что руки мага также изменились. Пальцы — сучки. Ногти — темные капли смолы. Кожа на предплечьях — кора, изрезанная морщинами. На ладонях во множестве набухали бородавки — почки, готовые проклюнуться свежими листьями или побегами. Ветер усилился, волна кудрей взмыла птичьим крылом. Для тех, кто знал, за что Амброза прозвали Держидеревом, это был ясный знак.
