Все зеркало - Коллектив авторов
– Приходилось. Нигерия, Сирия, Палестина, Ирак. Донбасс…
– И как?
– Как видишь, живая.
– Вижу, – подтвердил ЧЧ. – Ладно… Ну, а зачем всё же ты по этим точкам моталась? Любишь приключения?
– Не избегаю, – не стала скрывать я. – Если за них прилично платят.
– «Прилично» это сколько? – уточнил ЧЧ.
– Зачем тебе? Впрочем, за неделю в Ираке я заработала пятнадцать тонн. Зеленью. В Мосуле была настоящая резня, мне удалось заснять. Потом удачно продала эксклюзив.
– Пятнадцать тонн за неделю риска, – задумчиво повторил ЧЧ. – А как бы ты отнеслась к предложению заработать тонн сто пятьдесят? Зеленью.
Я поперхнулась кофе. «Отличный напарник, – вспомнила я слова наглой белобрысой пигалицы по кличке Проныра. – С руками, с башкой. В огонь сломя голову не полезет, но и труса не станет праздновать. Щедрый, денег не считает, но своего не отдаст. И партнёра, если что, не нае… В общем, не кинет».
– Что надо за эти деньги делать? – откашлявшись, осведомилась я. – Воровать, стрелять, рэкетировать? Раздвигать ноги?
ЧЧ рассмеялся.
– Представь, даже раздвигать не придётся. Но рискнуть по-крупному – это да.
Самолёт по-немецки размеренно гудел внутренностями – «Люфтганза», сэр. Признаться, мне всё ещё не верилось. Нет, каково: я лечу с явно криминальным типом в Перу. За явно же криминальным золотишком, припрятанным в местных подземельях с сомнительным названием чинканас.
«Чинка нас, – хмыкнула я. – Сначала сломают, потом починят».
Моя доля, если всё пройдёт гладко – полтораста тонн. Что такое «не гладко», мне не объяснили. Вполне возможно, это означает слегка так протянуть ноги. Тогда раздвигать их и в самом деле не придётся.
Согласилась я сразу. Надо сказать, вдохновляли меня не только деньги, но и обещанное ЧЧ эксклюзивное интервью. Кто я сейчас? Никому не известная стрингерша из России. Репортажи из горячих точек славы не приносят, да и забываются моментально. А такой материал можно было бы продать в «Нью-Йорк Таймс» и заработать настоящее имя в журналистике, пробиться…
Правда, не удалось понять, почему ЧЧ позвал с собой именно меня. На прямой вопрос он, меланхолично зевнув, ответил, что, может статься, я в его вкусе. А может статься, что нет, поэтому не надо задавать глупых вопросов, а надо задавать умные. Нет таких? Тогда, красивая, до завтра. Собраться изволь за сутки, самолёт ждать не будет.
* * *
На родину, еду я на родину, вот она, уродина… Не помню, где и от кого подцепил эту дурацкую навязчивую припевку. Так или иначе, всякий раз, когда самолёт касался взлётно-посадочной полосы каракасского аэропорта «Симон Боливар», я осознавал, что вернулся домой. Так же, как осознавал это по прилёте в Москву или Питер.
Родину, согласно русской поговорке, не выбирают. Ко мне это, однако, не относится. Не выбирают, когда одна. Когда папа из Саратова, а мама из Брянска. Если же мама и вправду из Брянска, а папа из Сьюдад-Гуаяна, воленс-неволенс призадумаешься.
До поры до времени я и знать не знал, что, оказывается, не черномазый ублюдок, как мне объяснили на школьном дворе, а самый что ни на есть законный отпрыск дипломированного врача из Венесуэлы. Впрочем, мама не догадывалась об этом тоже. А догадалась, лишь когда на пороге нашей хрущобы появился вдруг двухметровый верзила с охапкой кремовых роз на том месте, где у людей лицо. Верзила приложился макушкой о дверную притолоку и сказал на сомнительном русском:
– Белльять!
– Карлос? – неуверенно прошептала мама.
Пока я гадал, узнала ли она гостя по росту или по акценту, охапка роз вплыла в комнату и развалилась, открыв лицо визитёра. Я ахнул – оно было одного со мной цвета. А в следующий момент я без всяких объяснений допёр, что меня, Артурку Черномазого, в паспорте поименовали Артуро Карлосовичем вовсе не потому, что паспортистка была пьяна.
Выдворенный из Москвы после разрыва отношений с Венесуэлой студент Карлос Монтеро, не прошло и пятнадцати лет, вернулся, чтобы признать своего единственного сына. Через месяц я впервые ступил на землю новой Родины. Второй по счёту. Она сильно отличалась от первой. За слово «черномазый» здесь нахалов и неучтивцев запросто сажали на нож.
Рейс «Каракас – Лима», как обычно, на пару часов задержали, так что в Перу мы прилетели заполночь. Отельный портье при виде моей журналисточки завихрился мелким бесом – на блондинок здесь всегда реагировали остро.
– Остынь, амиго, – сказал я ему по-испански. – Сеньорита занята.
Портье притих и героически отвёл взгляд от «балшых сысек» имени Ильяса. Лишь посмотрел укоризненно, когда выяснилось, что мы расходимся по разным номерам.
Пробудившись утром, я не сразу вспомнил, где я и зачем. В Перу, устыдилась, наконец, память. Ты прилетел сюда ради экспедиции в чинканас. Последней экспедиции.
Взяв золото Атауальпы, можно было с чистой совестью уходить на покой. Купить поместье, разбить перед домом бассейн и коптить венесуэльское небо, не рискуя больше жизнью. Всё-таки хлеб чёрного археолога нелёгок, а век недолог, как у кавалергарда.
Легенды о золоте Атауальпы, спрятанном в чинка-нас от конкистадоров, преследовали меня с тех пор, как я впервые их услышал. Возможно, и чёрным археологом-то я стал из-за них. Легенды были величественными, жуткими и нелепыми – одновременно. Все они сходились на том, что, жрецы унесли в подземелья сундуки с золотом Атауальпы, последнего правителя империи инков, и сгинули там вместе с драгметаллом. Дальнейшее трактовалось по-разному. Согласно одним преданиям, жрецы замуровали себя в подземной келье вместе с сокровищем. Согласно другим, они припрятали сундуки в самых отдалённых и труднодоступных пещерах, а потом не сумели найти дорогу назад и истлели в лабиринте из чёрных кривых коридоров. Самой распространённой, однако, была третья версия. Приверженцы её считали, что перед смертью жрецы поклялись оберегать сокровище, и теперь их призраки чахнут нал златом, пока за ним не явятся законные наследники.
Об этих призраках трепались подвыпившие кабальеро в кабаках, матери пугали ими детей, а выжившие из ума старухи ими, бывало, клялись, а бывало, и проклинали. И те, и другие, и третьи напрочь в сокровища не верили. Лишь отборные, патологические чудаки вопреки разуму и здравому смыслу время от времени собирались в дорогу. Больше об этих чудаках не слыхали.
«Сходил в чинканас» – говорили о бедолаге, однажды покинувшем отчий дом и забывшем вернуться. После чего крестились и пальцем отгоняли нечистого.
Древний фолиант с легендой о пропавшем золоте я нашёл в отцовской библиотеке. Пятью годами позже отца отнесли на кладбище. А ещё через десяток лет в полуразрушенной, богом забытой индейской деревеньке я пожал руку низкорослому плосколицему оборванцу, сыну, внуку и правнуку великих вождей, прощелыге, которого в округе знали
