Гай Гэвриел Кей - Звездная река
Но теперь каждый день начинается с мысли, что он все еще в тюрьме. Как жить, когда человек, являющийся стержнем твоего существования, находится там, где сейчас Дайянь?
Все к ней добры, но ей не нужна доброта! Она хочет иметь возможность изменить происходящее, изменить мир, эту его часть. Возможно – все-таки – она больше похожа на давно умершего поэта, чем ей казалось. Возможно, как и Чань Ду, она тоже хочет склеить вдребезги разбитый мир?
Но она хочет изменить только одну мелочь: то, что один человек лежит ночью за решеткой в Шаньтуне. Она хочет разбить эту решетку. Она хочет, чтобы он был здесь.
Лу Чао, вернувшийся несколько недель назад, не мог сказать ей ничего утешительного. «Судьи, которым поручили это дело, не рады такому поручению», – сказал он. Двое отказались. Если хоть немного ценить справедливость, невозможно найти никакой измены ни в одном поступке Дайяня. Он разбил врагов и преследовал убегающую армию, чтобы уничтожить ее.
Как можно считать это изменой? Какие приказы он нарушил, двигаясь на север? Никто не отдавал никаких приказов! А когда приказ пришел, когда был получен этот ужасный приказ отступить, Жэнь Дайянь отступил и явился к императору.
Шань предпринимает единственное, что приходит ей в голову, хотя это означает предать доверие. Иногда это нужно сделать.
Дайянь показал ей стихи в их последнюю ночь в поместье «Восточный склон». Он сказал, как говорил раньше:
– Я не поэт. Это только для тебя, Шань.
Она прочла их, дважды. И сказала:
– Ты все время так говоришь, но эти стихи делают тебя лжецом. Я бы хотела показать их Лу Чэню и…
– Нет! – воскликнул он, явно придя в ужас от одной мысли об этом. – Только не ему. И никому! Я бы чувствовал себя униженным. Кто я такой, чтобы написать слова, которые ему придется прочесть?
Она помнит, что дернула его за распущенные волосы, сильно.
– Так делала моя мать, – сказал он. Он ей уже об этом говорил.
– Наверное, ты это заслужил, – ответила она.
– Нет, – прошептал он. – Думаю, она всегда делала это с любовью.
Она поцеловала его в губы, и вскоре после этого он уснул, усталый.
Теперь она его предает. Показывает стихотворение обоим братьям Лу. Это имеет продолжение. Они переправляют его Фуиню в Цзинсянь. Он знает человека, у которого есть печатный станок, один из новейших. Там печатали его собственные книги об обязанностях судей.
Стихи Дайяня тайно распечатали. Часть копий расклеили на стенах Цзинсяня ночью. Часть разослали в другие города. Они начали появляться в Шаньтуне.
Вскоре их стало гораздо больше, чем напечатали они сами, и, кажется, весь мир узнал, что эти слова, героические, благородные слова, написаны главнокомандующим Жэнем Дайянем, которого посадили в тюрьму новый император и его первый министр.
…Чтобы вернуть наши реки и горы,Чтобы вернуть славу Катаю…А победив, дань уваженияМы императору воздадим.
«Ну, он явно предатель», – насмехались люди – за вином, за чаем, гуляя по улицам.
«Насмешка может стать оружием в такое время, как это», – говорит поэт в поместье «Восточный склон». Его брат, который побывал в Шаньтуне, предостерегает их обоих.
– Они договорились о мире. И если судьба Дайяня включена в договор…
«Если это так, – понимает Шань, – то поэзия не оружие». А больше ничего под рукой нет – ни луков, ни стрел в беседке в зимнем саду.
Утром накануне праздника нового года она идет на прогулку вместе с поэтом, к реке и через мост, к храму Пути. При их приближении звонит колокол. Она часто слышала его звон в доме, когда ветер дует с востока, приносит этот звон. Лу Чэнь никогда раньше не приводил ее сюда. Женщин обычно не допускают в храмы. Он что-то сказал здешним священникам, его друзьям, когда привел ее сюда.
Они смущены и любезны. Она выпивает с ними бокал вина, и все они приветствуют приходящий год и возносят молитвы за умерших и за будущее Катая.
«Сегодня ровно год, – думает Шань, – с того дня, когда я была в Ханьцзине, узнала, что приближается катастрофа, и готовилась бежать вместе с Дайянем». Она вспоминает, как пошла за мужем и нашла его у хранилища, где они держали коллекцию.
Он отказался идти с ними. Она настаивала. Она действительно хотела, чтобы он пошел с ними. Они поклонились друг другу, потом она ушла в сумерках в снегопад. Она доливает в свою чашку еще чуть-чуть вина и пьет в память о Вае, о его имени.
Когда они возвращаются в поместье «Восточный склон», поэт не разрешает ей взять его под руку и поддержать, хотя она пытается сделать вид, что это нужно ей самой. Они несколько минут стоят на мосту, глядя вниз, пытаясь увидеть, есть ли в реке рыба. Иногда обитатели «Восточного склона» или священники удят рыбу с этого моста, как говорит он. Иногда им везет.
Сегодня ничего не видно. Стоит холодный сухой день, светит бледное зимнее солнце. Прозрачная вода в реке. Она представляет себе, какой холодной она должна быть на ощупь, на вкус. В этом почти просматривается идея для песни. Она чувствует себя предательницей только потому, что у нее в мыслях возникают образы. Она знает, что Лу Чэнь упрекнул бы ее за такое самобичевание. И понимает, что он был бы прав.
Подойдя к ферме, они входят в ворота, и там, идя по дорожке и глядя на главный дом между голыми деревьями, фоном которому служат сосны, Шань видит двух призраков на крыше в предвечернем свете.
Мужчина и женщина стоят очень близко друг к другу, но не соприкасаются. Они состоят из дыма и тени, и кажется, готовы уплыть, если ветер дунет посильнее. Ей кажется, что они смотрят вниз на них, на нее.
Шань непроизвольно тихо вскрикивает. Поэт поворачивается к ней, следит за ее взглядом. И улыбается.
– На этот раз я их не вижу. Их там двое?
Она лишь кивает, глядя во все глаза на крышу.
– Это Ма, – говорит его отец. – И девушка с Линчжоу.
– Я никогда не видела привидений, – шепчет она. – Я боюсь.
– Они не желают причинить нам вреда, – мягко говорит поэт. – Как они могут желать этого?
– Я понимаю, – отвечает она. У нее дрожат руки. – Но я боюсь.
На этот раз он все же берет ее под руку, и они идут в дом.
В домах действительно живут привидения, и они меняются – дома меняются со временем, люди, живущие в них, и привидения тоже меняются. Поместье «Восточный склон» в этом отношении ничем не отличалось от остальных, хотя дом братьев Лу долгое время служил приютом для многих разных людей, подобный маяку, мягко сияющему в ночи сквозь деревья.
Когда пришло время, командующий Цзао Цзыцзи покинул свой пост в армии императора, удалившись от всякой общественной жизни и службы. Он приехал в «Восточный склон», его там радостно приняли, и он жил там до конца своих дней.
