Алла Гореликова - Корунд и саламандра

— Принцессы Марготы нет боле, — возглашает аббат. — Поклонимся же Марготе, жене Андрия. Да забудет родной кров и да прилепится к мужу и станет с мужем одно.

Юлия первой склоняется перед подругой — так же, как та всего лишь три дня назад склонилась первой пред ней, ставшей все-таки женою Ожье…

Я замираю, вслушиваясь в новую память, я выуживаю из нее тревожные мысли Юлии. Она сумела добиться своего — стала женой любимому человеку… А ведь он не хотел, понимаю вдруг я! Он вернулся из Подземелья калекой. Знал — никогда больше не сожмет ладонь на рукояти ножа, не вычертит посеребренной алебардой свистящий зигзаг церемониального салюта, не выдернет из ножен шпагу. Жизнь рухнула, и он не считал себя вправе тащить под обломки молодую жену… хоть она и сама из первой невесты королевства превратилась в дочь мятежника.

Хороша же благодарность Лютого! Ожье спас его сына — пусть, похоже, спасать нужды не было, но кто это знал? Юлией он воспользовался, чтобы окончательно разделаться с неугодным паном… поняла ли она сама, какую роль сыграла в падении отца? И вот счастливые молодожены, оставшиеся в одночасье без будущего, вынуждены просить помощи у Марго. Вернее, у ее мужа — вчерашнего врага их короля, того короля, который должен бы сам позаботиться о них, как подобает справедливому сюзерену!

Он позаботился, возражает моим мыслям память Юлии. Он выплатил Ожье положенные отступные и выделил приданое Юлии. Можно было бы зажить тихой жизнью обеспеченных горожан, вложить деньги в дело, детей завести… сыновей определить в ту же королевскую гвардию…

Ночью, вспоминаю я. Король Андрий и его жена проведут ночь в монастыре Софии Предстоящей.

— Я должен видеть отца предстоятеля, — говорю я брату Бертрану. — Я знаю, поздно… но я должен!

Конечно, срочности никакой нет. Но мне так жутко в тишине… все равно не засну сейчас, так почему не поработать?

Мы идем по переходам и галереям, за окнами воет метель, и я думаю: вот так же отдавались здесь когда-то гулким вечерним эхом шаги короля Андрия и его молодой жены. Они виделись до того вечера только на церемониях, им предстояло первое настоящее знакомство. О чем заговорят они, оставшись наедине? Не о любви, уж в этом-то я уверен! Но может быть, о Юлии?

Пресветлый должен знать или хотя бы догадаться, куда могли поместить столь знатных гостей. Он разрешит мне провести пару часов там, где прошла когда-то первая супружеская ночь Андрия и Марготы.

— Выйди, Юлия. Сначала я поговорю с твоим мужем. Побудь пока с Марготой.

Юлия почтительно кланяется и выходит, и король Андрий усмехается невесело ей вослед:

— Наши жены бесподобны, не правда ли, господин Ожье? Сколько самообладания… Садитесь, господин Ожье. Разговор у нас пойдет такого свойства, что соблюдение этикета лишь помешает делу.

— Благодарю… господин.

Ожье чуть запинается перед обращением, и король Андрий ободряюще кивает ему. Подходит к двери, выглядывает. Маргота и Юлия сели рядышком на широкой кровати. Похоже, мужской разговор в соседней комнате они считают поводом и самим немножко посекретничать.

— Маргота, ты устала сегодня, — с легким сочувствием в голосе говорит Андрий. — У тебя был нелегкий день, а завтра предстоит дорога. Если хочешь, не жди меня, ложись. Отдыхай.

Закрывает дверь, не дожидаясь ответа. Проводит по Ожье деланно безразличным взглядом:

— Маргота оказалась заложницей нашего мира. Она достаточно умна, чтобы понимать это, и достаточно красива, чтобы счесть себя оскорбленной. Я прав, господин Ожье?

— Нет!

— Нет? — Голос короля Андрия звучит после выкрика Ожье очень ровно, очень спокойно. Невозмутимость пострашней иного крика… — В чем же я ошибаюсь, господин Ожье?

— Простите мою горячность, господин. Вы правы, конечно, в оценке положения принцессы. Но вы не знаете ее, господин! Я скажу вам так: Марго достаточно красива, чтобы полагать себя достойной восхищения и любви, но она и умна тоже. Марго сможет принять перемены. Все будет зависеть от вас, господин.

— У нее были любовники?

Ожье вскакивает:

— Лишь ей самой вправе задать вы этот вопрос!

— Сядьте, господин Ожье, и успокойтесь. — Голос короля остается тихим. — Я знаю, Маргота не чуралась флирта, однако любовников не заводила. Меня интересовало, что и как ответите вы, господин Ожье. Ведь речь идет о вас, не правда ли? Почему вы хотите ехать с нами, господин Ожье? Ответьте мне честно.

— Хочет Юли. — Голос Ожье падает почти до шепота, свободно лежащие на коленях руки вздрагивают. — Ей жаль Марго, и еще… она думает, так что-то изменится. А я… мне все равно, куда ехать и как жить.

— Что случилось с вашими руками, господин Ожье? Вы ведь были гвардейцем, а гвардия короля не принимала участия в боях?

— Что случилось? Вы же видите, господин, — я стал калекой. Только и всего. И для этого совсем не обязательно побывать в бою.

— Господин Ожье! — Король Андрий пододвигает кресло так, чтобы сесть с собеседником вплотную, и говорит тихо и резко: — Я успел навести о вас справки. Вы умны, храбры, верны своему королю. А о том, каким образом вы вдруг стали калекой, не знает никто! Скажите мне, господин Ожье, как умный человек умному человеку: могу я доверять вам? Мой уважаемый тесть вряд ли постесняется отплатить мне за поражение ударом в спину; вы можете быть его засылом, господин Ожье. О вас говорят как о человеке чести, однако в вашей стране честь понимают как-то странно. Кто знает, сочтете ли вы бесчестьем тайные действия против вчерашнего врага по приказу своего короля? Вас оскорбляют мои опасения, господин Ожье?

— Нет, — после короткого молчания отвечает Ожье. — Наш король не любит проигрывать, тут вы правы, господин.

— И что, в таком случае, должен я делать с вами?

— Что ж, — пожимает плечами Ожье, — верным решением было бы сделать вид, что не ждешь подвоха, и не спускать с меня глаз. До перевала. А дальше — ваша страна, и вы в своем праве. Вряд ли вам будет сложно скрыть мою судьбу… господин.

— Да, мне описали вас верно. Вы умны и храбры, господин Ожье. Скажу честно, я рад был бы принять вас у себя. Да и жене моей радость… Докажите мне вашу честность, господин Ожье.

Дверь, скрипнув, распахивается.

— Мой король! — Ожье кажется, в комнату ворвался медведь. Всматривается — нет, человек. Тот самый, что норовил держаться подле Андрия и на пиру, и на венчании. Верзила поперек себя шире, таких, как Ожье, троих в него запихнуть — и еще места маленько останется. Кто же такой? Вроде называли его имя, только Ожье не до имен тогда было. Одно отложилось в памяти — как ловко верзила сквозь толпу просачивался: никого ведь не толкнул, не задел!