Циклоп - Генри Лайон Олди
Он не любил вспоминать, как потерял ногу. Но сейчас память с упорством опытного дознавателя раз за разом возвращала его в хмурое, промозглое утро близ отрогов Саррантхи. Ученики Талела напоминали Иноходцу тех мерзких тварей, что выползли из тумана, охватывая мага двойным кольцом…
Сейчас ему предстояло лишиться еще одной части себя.
Добровольно.
Злой Газаль страшным, свистящим шепотом ругался сквозь зубы. Он и так утратил слишком много. Коллекция перстней, которую он любовно собирал годы и десятилетия, бесполезным хламом позвякивала в сумке. Впервые за добрые полвека на пальцах Газаль-руза не было ни камней, ни металла. Без перстней маг ощущал себя голым. Голым и больным. В костях и мясе, венах и суставах притаился моровой червь, готовый проснуться в любой момент.
Но и этого Судьбе показалось мало.
Газаль оскалился по-волчьи. Мир рушится? Плевать на мир! Ради возможности увидеть, как свершится месть, он готов на любые жертвы.
Рыжий Осмунд никогда не рассказывал, при каких обстоятельствах его борода сделалась седой, как иней. Молчал он и сейчас…
…мертвецы покидали башню. Они ползли к Талелу — каждый по собственному следу, борозде, оставленной в снегу, не сворачивая в сторону ни на пядь. Некромант, который за все время обряда не сдвинулся с места, отступил в сторону. Впору было поверить: жрец Сета боится восставших учеников. Но маги не сомневались: Талел Черный знает, что делает. Заподозрить некроманта в страхе перед трупами, поднятыми его властью…
Славная шутка!
Там, где стоял жрец Сета, образовался темный глянцевый круг полутора локтей в поперечнике. Нет, это была не проталина. Напротив, снег превратился в лед, гладкий и блестящий. Подо льдом открывалась зловещая глубина, бездна, куда лучше не заглядывать.
Вход?
…выход?
Из центра круга, едва заметно подрагивая, словно в нетерпении, на глазах прорастал иззубренный ус. Талеловы ученики подползли к кругу, сгрудились головами к центру, замерли, тесно вжимаясь плечами друг в друга. Запах тления усилился — и вдруг исчез. Из круга накатила волна запредельного, парализующего холода. По сравнению с ним зимняя стужа казалась летним зноем. Трупы сотрясла дикая судорога — одна на всех.
Миг — и мертвецы ринулись вперед.
Тела их плющились глинистым студнем, становясь единым целым. Одежда и плоть, кости и волосы — все превращалось в подгоревшую кашу. Из каши выстрелил в небо знакомый ус; раскрылся на конце смоляным бутоном, развернув языки лепестков. Под собственной тяжестью лепестки загнулись к низу, легли на бурлящую массу, расплылись по ней кляксами мрака — и принялись уминать, лепить, придавать хаосу новую форму.
Талел плакал, не стыдясь. Слезы текли по обрюзгшим щекам некроманта, и он слизывал капли, попавшие в угол рта. Руки дрожали; чтобы это было не так заметно, Талел сцепил их за спиной. Талел Черный приносил свою жертву: мертвых учеников. Последний бастион, самое страшное оружие — и тайную гордость мага. Никогда, думал он. Никогда мои мальчики не вернутся ко мне. Прощайте; докажите, что я не зря учил вас при жизни и после нее…
Метаморфозы тем временем продолжались. Из кома некротической плоти возникло подобие человеческой фигуры. Мрак, облепивший добычу, поредел, рассеялся, и дитя Талеловой магии предстало перед конклавом. Из круга на чародеев слепо пялилась тощенькая, горбатая старушонка. Лицо — в складках бесчисленных морщин, морщинок и морщиночек. Синева прожилок на крючковатом носу. По плечам рассыпались редкие, грязно-седые волосы. Дряблая кожа, вся в рыжеватых пятнах. Пустые, отвислые груди. В сухоньких лапках карга сжимала четки из человеческих зубов. Зубы были стертые и пожелтевшие, со щербинами и темными вкраплениями, с наростами зубного камня. Пальцы старухи ни на миг не оставались в покое. Они все время шевелились, жили своей, отдельной жизнью, издавая сухой шелестящий звук. Казалось, старухе не терпится начать перебирать четки, и она с трудом сдерживается.
Мертвечиной от карги не пахло. Исходивший от нее едва ощутимый аромат напоминал горечь осенней листвы. Талел отер с лица слезы и, через силу улыбнувшись, погрозил старухе пальцем:
— Это свои, Смертушка. Ты их не трогай.
Старуха мелко-мелко закивала, соглашаясь.
— Знаешь, за кем идти, Смертушка? Знаешь ведь?
Старуха потянула носом воздух, хихикнула и с неожиданным проворством крутнулась на босых пятках, чуть пригнувшись. Раздув ноздри, она кивала без отдыха: знаю, мол.
— Вот и славно. А мы тебя подкормим. Силенок подбавим…
Старуха опять хихикнула — и замерла, в ожидании уставившись на магов. Тобиас Иноходец попятился под ее невидящим взглядом, споткнулся и чуть не упал.
— Ваша очередь, братья. Ваша жертва.
Маги переглянулись. Никто не хотел быть первым.
— Боитесь, братья?
— Белово охвостье…
Злой Газаль шагнул вперед. Ощерившись, он развел руки в стороны, словно хотел взлететь — и, сведя их над головой, с ненавистью выплюнул шипящую формулу. Грудь Газаль-Руза разверзлась, наружу высунулись исполинские клешни. Тускло блеснул хитин, отразив разлитое в воздухе зеленоватое мерцание. Миг, другой, и гигантский скорпион, не менее десятка локтей в длину, выбрался из Газаля целиком. Грудь мага вновь была целой, от жуткой раны, что в мгновение ока убила бы любого, не осталось и следа. Сама по себе подобная тварь никак не могла уместиться внутри человека, но Стихийные Облики превышают размерами тела хозяев. Покинув убежище, скорпион поблек, больше походя на призрак, нежели на чудовище.
Старуха плотоядно ухмыльнулась и поманила скорпиона скрюченным пальцем. Тварь, как ни странно, подчинилась и кинулась к ней. Карга вытянула губы трубочкой, раздался влажный, чмокающий звук — и скорпион на бегу стал таять, превращаясь в облако грязно-серого тумана, похожего на клочья старухиных волос. Когда он без остатка втянулся в ненасытный рот, тело карги сделалось стеклянным; внутри проступили одутловатые лица мертвецов-учеников, подернулись рябью — и исчезли.
Газаль-руз пошатнулся, но устоял. Медленно, словно постарев на сотню лет, маг отступил назад. Злой Газаль принес свою жертву. Его Облик больше не вернется к нему.
Тобиас Иноходец зарыдал, как ребенок, когда красавец-дракон, сияя алмазной чешуей, покинул его — и канул в утробе ненасытной старухи. Губы карги всосали гудящий рой пчел Н’Ганги. Лицо Осмунда Двойного затвердело, превращаясь в камень: за роем последовал извергнутый им ледяной гигант…
— Жертвы приняты.
Талел оглядел понурых собратьев, едва державшихся на ногах. Облик-жертва обеспечивал магам связь с творением Талела. Пока ужасная посланница не выполнит свое предназначение, каждый из чародеев будет ощущать часть себя — в старухе, и толику мертвечины — в себе. Магам было зябко. Их томил холод могилы, который останется с ними до конца дней. Впрочем, сам Талел чувствовал себя не лучше.
— Иди, —
