Гай Гэвриел Кей - Звездная река
На западе и его дом. На западе его отец.
Он был тем, кем его воспитали. Твой путь по жизни (через болота, через холмы, через столько рек), возможно, вынуждал делать вещи, которыми нельзя гордиться. Но ты знал – он знал, – кем он был, каким хотел его видеть Жэнь Юань до своих последних дней.
Фуинь сказал, что не знает всего о только что заключенном договоре. Дайянь думал, что догадывается о другой части договора. Иногда его удивляло, как много он может понять. Возможно, он все-таки не просто солдат с луком и мечом. Он вспомнил старого первого министра в поместье «Маленький Золотой Холм», искру, которая проскочила между ними. Узнавание? Может ли слепой человек узнать тебя?
«Тот мог», – подумал он.
Нужно быть таким же холодным, каким был Хан Дэцзинь, жестким, уверенным в себе. Нужно хотеть власти и, возможно, прежде всего верить, что никто, кроме тебя, не может распорядиться ею должным образом. Ты можешь быть или не быть добрым человеком, жить достойно или нет, но ты должен очень сильно желать стоять рядом с троном.
Или сидеть на нем.
Каждая династия, каждая, основана солдатом, даже Двенадцатая, которая так сильно боялась своей армии и пала.
Она может вернуться, разумеется. Они могут сражаться с всадниками и победить. Он верил, что сможет это сделать, он знал, что сможет.
Или они могут попытаться построить достаточно долгий мир, чтобы родились дети, ничего не знающие о войне, чьи отцы ничего не знают о войне, которые никогда не ложились спать ночью, страшась услышать стук копыт в темноте, а потом увидеть огонь.
Он стоял там, глядя на запад. Солнце село. Теперь взошли и другие звезды. Он подумал о том, увидит ли снова отца.
Он вернулся к двум остальным и велел Цзыцзи отдать армии приказ быть готовыми утром двинуться на юг. Они получили приказ от императора. Честь и долг вынуждают их повиноваться.
Ясная ночь, осень. Звездная река над головой, одновременно туманная и яркая, делит небо на две части. Что бы ни случилось на земле между мужчинами и женщинами – жизнь и смерть, слава и радость, горе и конец горя – звезды не меняются. Если не считать случайно пролетевшей кометы, которая иногда ненадолго появляется, очень яркая, потом тускнеет, а потом исчезает.
Глава 29
Холодает, ночью уже были морозы. Листья павловний опали с деревьев у дорожки, как и листья вязов и дубов. Яркие листья ветер гоняет кое-где по лугу. Дети сгребли их в кучи и играют в них, прыгают и хохочут. По утрам в комнате Шань горит очаг, чтобы прогнать холод, когда она встает из-под стеганого одеяла, набитого пухом уток и селезней.
В поместье «Восточный склон» по-прежнему не соблюдают никакого ритма и порядка трапез, но она старается утром пить чай вместе с Лу Чэнем, если он проводит ночь дома, а не за рекой.
Проснувшись, она идет из женского дома в главный, молится у алтаря, потом ждет в библиотеке, прислушиваясь к его шагам, и входит в столовую одновременно с ним. Она знает, что его не обманывают эти якобы случайные встречи; но она также знает, что он рад ее видеть.
Она может немного отвлечь и занять его. Они обсуждают форму «цы»: она считает, что поэт отрицает ее естественность, пытается сделать больше похожей на «правильный» стих. Он напоминает, что это первое, о чем Шань ему тогда сказала. «Как будто мне нужно напоминать», – отвечает она.
В это утро она спрашивает о царстве Чу, ненадолго появившемся на западе до возникновения их собственной династии. Это было одно из многих маленьких, воинственных царств, поглощенных Двенадцатой династией. В здешней библиотеке она прочла труды историков, обвинявших последнего правителя Чу (и его советников, разумеется) в том, что он допустил слишком больше влияние при дворе поэтов и музыкантов, и это сделало двор распутным и обрекло на поражение. Существует песня времен Чу, которую она любит: «Когда музыка еще играла, горе охватило нас». Ей хочется знать, что Лу Чэнь обо всем этом думает.
Он пьет маленькими глотками чай и начинает отвечать, когда в дверях появляется один из старых работников фермы, Лон Пей. В «Восточном склоне» не слишком придерживаются правил, но это необычно.
Кажется, среди их могил утром замечен какой-то мужчина. Пей не знает, кто это. Нет, он не подошел к нему и не расспросил. Он пришел прямо сюда.
У этого человека меч.
Она знает, что это должен быть Дайянь, это он. Нет никаких причин в такой ее уверенности, он никак не может оказаться здесь (один!), ведь он командует их войсками на севере. До них дошли слухи из двора императора о возможном перемирии и договоре, но пока без подробностей.
Поэт поднимается по склону рядом с ней, под голыми деревьями. Она идет его шагом, заставляя себя не спешить. Ясное, солнечное утро с ветерком. Караван диких гусей над головой. Несколько мужчин из домашних слуг идут вслед за ними, вооруженные всем, что смогли найти. Пей упомянул меч, и Шань ничего не сказала, хотя ее сердце стремительно бьется.
Она видит его у могилы Лу Ма, под кипарисом. Он оборачивается, когда они подходят. Кланяется поэту, потом ей. Они оба отвечают ему тем же.
– Я переправился через реку ночью. Боялся разбудить ваших людей, явившись так рано, поэтому решил сначала отдать долг памяти.
– В нашем доме встают рано, – говорит Лу Чэнь. – Мы очень вам рады, командир Жэнь. Вы окажете нам честь и зайдете в поместье? Там есть еда и утренний чай, или вино, если предпочитаете.
Дайянь выглядит усталым. Он выглядит другим. Он говорит:
– Простите меня за сына. Я все же считаю, что это моя…
– Я вам не разрешаю так думать, – решительно прерывает его поэт. Потом добавляет: – Это говорит его отец.
Молчание. Стоящие позади них мужчины расслабились, увидев, кто это.
– Дайянь, почему ты здесь? – спрашивает Шань. Она посмотрела ему в глаза. – Что случилось? – она нетерпеливый человек, всегда была такой. Что-то меняется с годами, что-то нет.
Он им рассказывает, стоя на кладбище «Восточного склона» при свете утра. Шань охватывает смешанное чувство надежды и страха. Его слова подтверждают слухи о наступлении мира. В это почти невозможно поверить, но глаза Дайяня говорят о большем.
– Все до самой реки Вай? – тихо спрашивает поэт.
Дайянь кивает головой.
– Так нам сказали.
– Мы отдаем огромное количество людей.
– Да.
– А вы бы…
Страдание на его лице, которое он не может скрыть. Но отвечает он официально:
– Я бы сделал только то, что мне приказывает мой император и его советники.
Поэт долго смотрит на него.
– Вы были у стен Ханьцзиня, когда они приказали вам отступить?
– Да.
Лицо Лу Чэна сейчас выражает главным образом сострадание.
– Пойдем, – в конце концов, произносит он. – Прошу вас, побудьте с нами, командующий. Вы сможете ненадолго задержаться перед тем, как ехать в Шаньтун?
