Сильные - Олди Генри Лайон
Боотурша удостоила зубоскалов взглядом. Лицо у нее было суровое и по-своему красивое, только красивое не по-женски. Ростом и ста́тью гостью тоже не обделили. Даже усохшая, она смотрелась внушительней большинства женихов. А вела себя уж точно достойней насмешников!
Наверное, у меня дурной глаз. Гляну, и молоко киснет. Едва я отметил достоинство гостьи, как все пошло наперекосяк.
– Нюргун! – гаркнула боотурша.
Мой брат вздрогнул, обернулся на голос – и прикипел к женщине взглядом. Если честно, мы изрядно опешили. Кто она такая? При чем тут Нюргун? Я собрался было подойти, расспросить, но меня опередили:
– Что – Нюргун?
– Нюргуна ищешь?
– Замуж хочешь, да?
– За Самого Лучшего, буо-буо?
– Зачем тебе Нюргун? Ложись со мной!
– Нюргун!
Гостья сдвинула брови, ударила себя ладонью в грудь:
– Нюргун!
– Это ты, что ли, Нюргун?!
– Кыс Нюргун[143]?
– Кыс Нюргун, хыы-хык!
– Самая Лучшая? Хочу, да!
– Кыс-кыс-кыс! Идем со мной, красавица!
– Со мной!
– Я лучше! Идем!
Позже, вспоминая мерзость, свидетелями которой мы стали, я сообразил, что боотуры просто не могли взять в толк, как вести себя с гостьей. Боотурша? Ишь, диковина! И что с ней прикажете делать? Кумыс пить? Силами меряться? А вот залезть на такую, небось, хорошо будет! В головах варилась каша – бурлила, вскипала, лезла наружу насмешками и непристойностями.
– Идти? – спросила гостья. – С вами?
– Да!
– Зачем?
– За тем!
– За этим самым! За самым лучшим!
– Бороться станем, хыы-хык!
– Мой верх будет, я на тебя залезу!
– А твой верх – ты на меня!
Кто-то не выдержал, шагнул вперед:
– Человека-мужчину хочешь? Настоящего?
И ухватил гостью за грудь.
Никогда раньше я не видел, чтоб расширялись так быстро. Миг, и над похабником выросла гора, с головы до ног закованная в броню. Кольчуга со сверкающим зерцалом, островерхий шлем, латные рукавицы… Пощечина отшвырнула неудачливого жениха к пригорку, где сидел Нюргун, и я расслышал знакомый, очень знакомый хруст. С таким звуком сломалась шея Омогоя от затрещины Мюльдюна-бёгё. Помните? Мне не требовалось подходить к жертве боотурши, проверять, дышит ли.
Мертвец, он и есть мертвец.
Усыхала незнакомка дольше, с явной неохотой. Будто намекала: кто еще желает?
– Бешеная!
– Кыс-Илбис[144]!
– Одержимая…
Окажись здесь Буря Дохсун или Тонг Дуурай, все могло бы сложиться иначе. Эти бы не отступили. Но оставшиеся боотуры… Слабаки, презрительно бросил бы покойный Уот, и был бы прав. У слабаков хватило ума не ввязываться в битву, позорную при любом исходе. Они сочли за благо поспешить прочь. Лишь какой-то бедняга айыы бродил поодаль, на безопасном расстоянии – ждал коня, припозднившегося со скачек.
И тут Нюргун встал. Он вставал долго, очень долго, хрустя коленями и затекшей спиной. За ним валилось в бездну солнце: косматое, багровое. Кровь текла по клыкам далеких гор, к аласу ползли летние, тяжелые на ногу сумерки. От Нюргуна к боотурше протянулась длинная тень. У тени имелось свое собственное черное сердце. Оно билось в такт сердцу, рвущемуся на свободу из тесной человеческой груди, и Нюргуну приходилось удерживать сразу две пульсирующих дыры.
– Ты!
Палец гостьи указывал на Нюргуна. Их разделяла треть полета стрелы, но казалось, что боотурша стоит в шаге от моего брата, и ее палец вонзается прямо в Нюргунову грудь.
– Ты! Ты никто!
Нюргун молчал.
– Тебя нет! Есть только я!
Нюргун пожал плечами. Нет, есть – что с того?
– Я – Нюргун! Я!
Нюргун молчал.
– Биться! Хочу биться! С тобой!
– Завтра, – сказал Нюргун.
– Сегодня!
– Нет, завтра. Люблю.
Я не понял, что он любит. Битвы, что ли? Мы тащились за Нюргуном, бредущим к дому, я всё хотел спросить, что он любит, да так и не посмел, а женщина осталась стоять на поле для праздников.
На закате она ждала рассвета. Ей позарез нужно было завтра.
Песня четвертая
Он ведь должен был Жениться на ней; А гляди-ка – Тешится дракой вовсю С предназначенной подругой своей… Есть ли что на свете святей, Чем жениться по воле судьбы?! А он ее лупит, гневом дыша. Да и девка тоже, видать, хороша! Вместо того, чтобы замуж идти За суженого своего, Тумаками она встречает его, Пинками угощает его! «Нюргун Боотур Стремительный»1. Дела семейные
В доме нас ждал этот самый. Ну, этот. Я все время забываю нужное слово.
– Сюрприз! – сказала мама.
Да, точно, сюрприз.
Стол был накрыт, но пустовал без еды. Брусничный отвар в глиняном кувшине, кисляк в плошке, дюжина чашек, и всё. Зато народу в трапезной собралось – ой-боой! Как на свадьбу или, тьфу-тьфу-тьфу, на поминки. Чего я плююсь? Это вы мне ответьте, чего тетя Сабия вечно плюется через левое плечо, когда говорит о хорошем, а случалось, и о нехорошем! Скажет и плюется… Эту заразу я от нее подхватил. Вон она, тетя Сабия. И лицо у нее не свадебное, нет.
Думаете, чего мне поминки на ум пришли?
– Садитесь, – предложила Умсур. – Умаялись, небось?
– Ты когда прилетела? – спросил я. – Давно?
– С конями. Я над Вороном кружилась. Не заметил?
– Белое на белом? Тебя, когда ты стерх, в облаках и не разглядишь!
– А чего ты такой красный?
– От смущения. Сестру не приметил…
Ага, еще и от вранья. Мы, боотуры, на Ворона с Громом пялились, на схватку коней – явись в небе огненный змей, и того проморгали бы!
– Мама на тебе прилетела? – сдуру брякнул я. – Верхом?
Умсур выразительно постучала согнутым пальцем по голове. В смысле, да расширится она!
– Я с Мюльдюном, – объяснила мама. – Ворон чужого вороного приметил, и сразу вдогон. Бегут, дерутся. Умсур за ними, на крыльях… А тут Мюльдюн, с облаком. Он меня и подвез.
– А где Мюльдюн?
– Улетел. Подбросил меня и улетел. Он…
Мама не удержалась, глянула на молчаливого Нюргуна. Ну да, Мюльдюн-бёгё во всём силач, только в одном слабак. Неохота ему с Нюргуном встречаться.
Мама, подумал я. Умсур, Айталын, тетя Сабия, дядя Сарын. Жаворонок. Мы с Нюргуном. У стены Зайчик сидит, прямо на полу. Мюльдюн, считай, тоже с нами. Ведь был же, был здесь, и маму подвез. А что улетел, это пустяки. Вся семья в сборе, кроме папы. Хотя, если вдуматься… После явления папы в небесах, после нашего бессловесного разговора я не мог избавиться от ощущения, что папа тут, никуда не делся. Что бы ни происходило, что бы ни произошло завтра или послезавтра, было насквозь пронизано законом – нитями сотни, тысячи разных законов, которых я не знал, но это не освобождало Юрюна Уолана от ответственности. Папа, ты суров, но это ты! Скажи мне, зачем моя семья, моя жизнь едва ли не целиком, без остатка собралась в доме дяди Сарына? Зачем?!
Что грядет?!
– Теперь можно? – спросил из угла огромный черный адьярай. – Мне теперь уже можно рассказывать?
– Мастер Кытай?!
Наверное, я ослеп. Утратил зрение, а золотой сыагай разбил чудом, попущением судьбы. Не заметить кузнеца? Ладно, стерх, белое на белом. Но громадина-кузнец?!
– Что вы здесь делаете, мастер Кытай?
– Расхозяйничался братец, – язвительно буркнула Умсур. – В чужом доме гостя пытает… За дочкой он приехал. Устраивает?
