Одиночество жреца. Том II - Александр Якубович
Шутки ради я подумывал над тем, чтобы выбрить вторую сторону головы, оставив только волосы посередине: получится весьма солидный такой ирокез. Но пока я был не в той ситуации, чтобы шокировать клерийский двор новыми веяниями моды.
Наутро третьего дня в камеру зашел дворцовый портной, который снял с меня мерки и сообщил, что завтра утром будет готово платье для суда: простое, но, наконец-то, мне по размеру. Мужчина внимательно выслушал мои пожелания касательно многочисленных завязок и ремешков, бороться с которыми одной рукой было категорически невозможно, и пообещал что-нибудь для меня соорудить. Все же, я был не первым благородным человеком на Таллерии, что потерял руку, так что некоторый опыт у местных мастеров в создании пригодных для инвалидов конструкций был.
Что я думал обо всей этой ситуации? В целом, ничего хорошего, но когда первые ярость и злость на Кая после ареста прошли, я стал анализировать. Почему королю пришлось спешно нас арестовывать? Фактически, изолировать? То, что нас встречала чета де Шонц-Вилен — как приближенных к королю — было не случайно. Не случайно и то, что об аресте сказал именно граф, а не кто-то иной. Мне показалось, что даже гвардейцы были не особо в курсе происходящего, просто отреагировали на слова высокопоставленного чиновника из канцелярии, как и должны были — взяли нас в клещи и проводили в подготовленные «номера».
Второе — спешность суда. Тут такие дела могли разбираться годами, нас же с виконтом будут судить буквально на неделе. Удивительная прыткость королевского правосудия, скажу я вам! Конечно, хотелось бы поговорить с королем лично, но я подозревал, что все происходящее — не просто так. Точнее, мне очень хотелось надеяться, что это просто часть какой-то массивной манипуляции.
Сам суд проходил как-то буднично, без помпы. Я, честно, ожидал большего. К полудню шестого дня нас с Орвистом вывели из камер и проводили в главный дворцовый зал, где уже поставили и скамейки для подсудимых, и трибуны для наблюдающих за процессом.
Так как мы были слугами престола, то и судил нас король. Меня, как барона, мог судить и кто-нибудь из потомственных герцогов, будь на то воля короля, но вот Орвист был уже, по сути, графом де Гранжем. Его статус главы рода только не был зафиксирован документально в канцелярии, что не отменяло факта его старшинства, так что тут власть имел только лично Кай Фотен.
У действа было достаточно зрителей. На трибунах я увидел не только представителей клерийской знати, но и купцов, а также послов других государств, в том числе и многочисленную делегацию Республики. И когда успели столько нагнать?! Ума не приложу, ну да ладно.
Когда наконец-то окружающие перестали шептаться и в зале установилась тишина, распорядитель громко рявкнул:
— Его Величество, Кай Фотен Первый, да хранит его Матерь!
— Да хранит его Матерь! — повторил гул голосов, под который из боковой двери вышел сам молодой король в сопровождении Армана де Шонц-Вилена и еще нескольких чиновников.
— Сегодня состоится королевский суд, — начал муж Вилы, когда король занял свое место на троне, а остальные поутихли — над жалованным бароном Антоном Тинтом и наследником рода де Гранж, виконтом Орвистом де Гранжем! Барон Тинт и виконт де Гранж обвиняются в преступной халатности, которая повлекла ущерб для короны, поставила государство в неприемлемую ситуацию и подвергла опасности сам престол и короля!
Обвинения были серьезные. Насколько я помнил, в Клерии секли головы и за меньшее, а могли и вовсе, в исключительном случае, накинуть на шею петлю и посмотреть, как долго ты будешь «танцевать». Так что моя уверенность куда-то улетучилась. Виконт же был сейчас спокоен и невозмутим, как скала.
Вокруг было слишком много лишних глаз, так что я не стал пользоваться ментальной магией, просто слушая отголоски мыслей и эмоций окружающих. Кай, сидя на троне, испепелял нас с виконтом взглядом, зрители — размышляли о том, как же мало отделяет преданного слугу короля от измены престолу. Многие считали, что наконец-то нахальный барон получит по заслугам, хотя нет-нет, да и проскальзывали мысли о том, что судьба и так меня уже наказала: лишила руки, половины лица и артефакта.
После первичных обвинений начался муторный публичный допрос, который, как мне казалось, был больше похож на плохую клоунаду. Граф выступал в качестве прокурора и поочередно, излагая суть дела, задавал мне и виконту различные вопросы, постоянно сверяясь с показаниями Сании, которые были записаны у него на листе пергамента. Впрочем, вся суть дела стала максимально ясна и понятна, когда прозвучали слова о причине пожара.
— Итак, признаете ли вы, барон Тинт, что принимали участие в найме новых гребцов на берегу и не проследили, чтобы на это было выделено достаточно средств, вследствие чего на посольский корабль, который перевозил в том числе благородную арха-ту и невесту нашего короля, Кая Фотена Первого, да хранит его Матерь, был нанят сброд? Признаете ли вы, барон Тинт, что как распоряжающийся посольской казной, пожалели денег на найм профессиональных моряков и, по этой причине, в ночь гибели корабля, из-за ссоры на нижней палубе между нанятыми вами гребцами, вспыхнул пожар?
Выдав эту огромную тираду граф хмуро уставился на меня. В зале затихли.
— Я признаю, что в стремлении сэкономить, на борт были наняты…
— Достаточно! Вашего признания достаточно! — перебил меня де Шонц-Вилен.
Короче, каяться пришлось много и долго. И в том, что мы высокомерно занялись спасением моей жизни, подвергая арха-ту тяготам и лишениям, и в том, что решили попытаться произвести впечатление на престол, не известив короля о том, что выжили при первой же возможности.
Наконец-то этот бесконечный публичный допрос был окончен, и пришло время приговора, который, как я понял, был написан загодя.
— Виконт Орвист де Гранж! Королевским правосудием, учитывая гибель вашего отца, графа Бренарда де Гранжа, вы приговариваетесь к отстранению от двора на срок не менее десяти лет, с запретом
