Солнце и Замок - Джин Родман Вулф
Матрос с серьезной раной от укуса… Неужели он так долго шел за мной в темноте, преодолев столько трапов и галерей, столько извилистых коридоров? Навряд ли. А если так, значит, он набрел на меня случайно и немедля воспользовался представившейся возможностью. Опасный человек… Пожалуй, лучше всего отыскать его как можно скорее, не дожидаясь, пока он, опомнившись, не выдумает какой-нибудь сказки в объяснение, где и как повредил руку. Узнав, кто он таков, я сообщу о его проделках корабельным офицерам, а если на это не окажется времени или офицеры ничего не предпримут, покончу с ним сам.
Подняв над головой золотую свечу, я двинулся к трапу, ведущему в сторону кубриков. Планы рождались в голове куда быстрей, чем я шел. Офицеры – да тот же капитан, упомянутый погибшим стюардом – распорядятся привести мои апартаменты в порядок или отведут мне новые. Я велю выставить у дверей вооруженную охрану, не столько ради защиты собственной персоны (так как не собираюсь оставаться там дольше, чем требуют приличия), сколько затем, чтоб у врагов появилась новая цель, а затем…
Не успел я перевести дух, как все лампы вокруг разом ожили. При свете я смог разглядеть под ногами металлический трап без опор. Вдали сквозь черный ажур трапа виднелись зеленые с желтым земли вивария. Справа неяркие, мутные огни ламп терялись в перламутровой дымке тумана; по левую руку влажно, словно темная гладь перевернутого набок горного озерца, поблескивала далекая черно-серая стена. Наверху вполне могло не оказаться вообще ничего, кроме туч в кольце кружащего по небу солнца.
Однако продолжалось все это не дольше одного вздоха. Откуда-то издалека донеслись крики матросов, привлекающих внимание товарищей к некоему обстоятельству, которого ни в коем случае нельзя упустить, и лампы угасли. Окутавший все вокруг мрак казался много ужаснее прежнего. Стоило мне одолеть сотню ступеней, свет вспыхнул опять, заморгал, будто все лампы до единой выбились из сил не меньше, чем я сам, и угас снова. Тысяча ступеней, и огонек золотой свечи съежился до синеватого пятнышка. Чтобы сберечь остаток горючего, пришлось продолжить подъем в темноте.
Вероятно, все дело было лишь в том, что я, покинув недра корабля, поднялся к самой верхней из палуб, удерживающих воздух внутри, однако вокруг изрядно похолодало. Тогда я решил разогнать кровь и согреться, прибавив скорости, но обнаружил, что быстрей подниматься вверх не могу. Мало этого, в спешке я оступился, и нога, вспоротая безвестным асцианским пехотинцем во время Третьей Орифийской Баталии, едва не увлекла меня в могилу.
Некоторое время я опасался, что могу не узнать яруса, где находится моя каюта и каюта Гунни, однако без колебаний свернул с трапа, всего на миг зажег золотую свечу и услышал скрип петель отворившейся двери.
Закрыв дверь, я отыскал свою койку и лишь после этого почувствовал, что рядом есть кто-то еще. На оклик непрошеный гость отозвался, и я немедля узнал в нем Идаса, того самого матроса с необычайно белыми волосами. В его голосе явственно слышались нотки страха пополам с любопытством.
– Что ты здесь делаешь? – спросил я.
– Тебя жду. Я… я надеялся, что ты придешь. Сам не знаю, отчего, но мне показалось, что долго ждать не придется. Внизу, с остальными, я тебя не видал.
Я промолчал.
– Ну, за работой, – пояснил Идас. – Поэтому тоже улизнул от всех и пришел сюда.
– В мою каюту. А ведь замок не должен был тебя впускать.
– Отчего? Ты же ему этого не запретил. Я тебя описал, а меня замок, понимаешь ли, знает. Моя каюта тоже здесь, совсем рядом. Вдобавок я ни словом ему не соврал. Сказал, что просто хочу дождаться тебя.
– Впредь прикажу ему не пускать за порог никого, кроме меня, – буркнул я.
– Но для друзей-то надо бы исключение сделать.
– Посмотрим, – ответил я, однако на самом деле подумал, что уж ему-то в «исключениях» не бывать. Вот Гунни – дело другое.
– У тебя есть свет. Может, зажжешь? При свете уютнее.
– Откуда ты знаешь, что есть?
– Когда дверь отворилась, снаружи на миг вспыхнул свет. Это ведь ты его зажигал, верно?
Я кивнул, но тут же сообразил, что в темноте этого не разглядеть, и ответил:
– Да, но горючее зря предпочту не тратить.
– Ладно. Странно только, что ты не зажег его в поисках койки.
– Я и так прекрасно помню, где она.
На самом-то деле я не стал зажигать золотую свечу из соображений самодисциплины. Как ни велик был соблазн проверить, не обожжен ли Идас, не укушен ли, здравый смысл подсказывал: убийца, попавший под выстрел, не смог бы так скоро покуситься на мою жизнь еще раз, а укушенный опережал меня не настолько, чтоб я не услышал, как он поднимается по железному трапу воздушной шахты.
– Скажи, ты не против поговорить? Мне еще с прошлого разговора так захотелось послушать о твоем родном мире!
– Что ж, с удовольствием, – ответил я, – если и ты не откажешься ответить на пару вопросов.
До сих пор не оправившийся, я бы с гораздо большим удовольствием прилег отдохнуть, однако возможность разузнать нечто новое – вещь не из тех, коими стоит пренебрегать.
– Нет-нет, – заверил меня Идас, – конечно, не откажусь! Наоборот, рад буду ответить на твои вопросы, если ты согласишься ответить на мои.
В поисках безобидного начала для разговора я снял сапоги и улегся на койку, негромко, жалобно заскрипевшую под моей тяжестью.
– Тогда скажи, Идас, как называется язык, на котором мы говорим? – начал я.
– На котором мы с тобой сейчас разговариваем? Корабельным, конечно, как же еще?
– А какие-нибудь другие языки ты знаешь?
– Нет. Откуда бы? Я ведь родился здесь, на борту, и как раз хотел тебя расспросить: чем отличается жизнь человека, рожденного на одном из настоящих миров? От наших-то, от команды, я много разного слышал, но все они просто невежественные матросы, а в тебе сразу чувствуется человек мыслящий.
– Спасибо на добром слове. Однако, родившийся здесь, ты имел немало возможностей повидать настоящие миры. Часто ли среди них попадались такие, где говорят на корабельном?
– Правду сказать, я в увольнительные на берег почти не ходил. Мой вид… думаю, ты заметил…
– Будь добр, ответь на вопрос.
– По-моему, на корабельном почти везде говорят.
Казалось, голос Идаса звучит чуточку ближе, чем раньше.
– Понятно. На Урд язык, который ты зовешь «корабельным», в ходу только среди нас, граждан Содружества. У нас он считается более древним, чем остальные, но до сего
