Терновая цепь - Кассандра Клэр
И оцепенела.
Внизу, посреди двора, стояла Татьяна Блэкторн в окровавленном платье, похожая на мерзкое пугало. Ветер трепал ее седые волосы. Она воздела руки к небу, как будто собиралась обрушить на Институт гром и молнии.
И она была не одна. За спиной у нее выстроились существа, которых описывала Грейс, – Безмолвные Братья в снежно-белых одеяниях с откинутыми капюшонами; видны были их лица и открытые глаза, из которых лился ядовито-зеленый свет.
Татьяна запрокинула голову вверх, и небо прочертила черная молния.
– Выходите! – крикнула она. Ее голос звучал неестественно громко, как звон гигантского колокола, и Институт снова содрогнулся до основания. – Выходите, Лайтвуды! Выходите, Карстерсы! Выходите, Фэйрчайлды! Выходите, Эрондейлы! Пробил ваш последний час!
25. Свирепый вихрь
Издалека округла
Поверхность шара внешнего, вблизи
Предстала плоской сумрачной страной,
Пустынной, дикой ширью, без границ,
Затерянной в ночной, беззвездной тьме
И окруженной завываньем бурь
Неистового Хаоса; таков
Был негостеприимный материк.
Лишь с краю одного едва сквозил
Далекий отблеск от Небесных стен,
И вихрь не столь свирепо там ревел[53].
Джон Мильтон, «Потерянный рай»
– Laanati, – пробормотал Алистер.
«Проклятье». С того момента, когда они выехали со двора Института, он не отрываясь смотрел в окно кареты. Томас слышал, как он приказал Дэвису, кучеру: «Просто поезжайте прямо по улице, неважно куда». И Дэвис прилежно выполнял указание. Томас прожил в Лондоне всю жизнь, но сейчас даже не представлял, где они находятся.
Сначала в карете было холодно, и юноши взяли пледы, которые лежали на сидениях. Томас думал, что после этого Алистер заговорит – в конце концов, зачем он позвал его, если не поговорить? – но Алистер сидел молча, откинувшись на спинку сиденья, и время от времени бранился на персидском.
– Послушай, – через некоторое время заговорил Томас, стараясь не выдать своего разочарования, – пора возвращаться в Институт. Они будут волноваться…
– Наверное, подумают, что я тебя похитил, – фыркнул Алистер.
Прогремел гром – казалось, совсем рядом выстрелили из пушки. Ветер раскачивал карету. Сухие бурые листья и колючий снег образовывали маленькие вихри, стучали в стекло, неслись вдоль пустынных улиц. Даже в карете атмосфера стала тяжелой, давящей.
– Ты из-за Чарльза расстроился? – спросил Томас. Потом испугался, что вопрос прозвучал слишком откровенно… Но подумал, что терять ему все равно нечего. Необходимо было нарушить молчание.
– Отчасти – да, – ответил Алистер. Свет, проникавший в окно кареты, имел красноватый оттенок, как будто где-то далеко пылал пожар. – Когда я познакомился с Чарльзом, я мечтал стать таким, как он. Уверенным в себе человеком, знающим, чего он хочет от жизни, планирующим свое будущее. Теперь я понял, что это был лишь фасад. Что он вовсе не уверен в себе – напротив, он чувствует себя абсолютно бессильным. Чарльз позволил себе поддаться страху и стыду, решил, что у него нет выбора. – Он сжал руку в кулак. – Я осознал, что веду себя точно так же.
Томас смотрел на террасные дома, проплывавшие за окнами, на заснеженные платаны. Слышен был заунывный вой ветра, свет фонарей почему-то потускнел.
– Ты хочешь сказать, что боишься… Боишься, что подумают люди, если узнают о твоих чувствах к…
– К тебе? – договорил за него Алистер. Взгляд его черных глаз был серьезен. – Нет.
«Ну конечно же, нет. Конечно, он не имеет в виду тебя».
– Нет, – повторил Алистер. – В разговорах с тобой, с сестрой я рисовал переезд в Тегеран самому себе как шанс начать жизнь сначала, с чистого листа. Эти слова мой отец повторял каждый раз, когда мы бросали обжитое место и уезжали на поиски нового дома. «Начать с чистого листа».
Он горько усмехнулся.
– Вечная ложь. Он заставлял нас переезжать, чтобы оставить позади свои проблемы – карточные долги, пьянство. Как будто человек может убежать от себя самого. И я…
Алистер помолчал. Сейчас он походил на безумца.
– Я никогда не хотел стать таким, как он. Я боролся, я так старался быть другим. И вдруг я понимаю, что собираюсь переехать в другую страну только потому, что здесь мне стало трудно жить. Собираюсь поступить, как он. Потому что я боюсь.
Томас сбросил плед с коленей и сел напротив Алистера. Карета покачнулась. Юноше хотелось прикоснуться к руке Алистера, но он сдержался.
– Я никогда не думал, что ты способен испытывать страх, – сказал он, – но в этом нет ничего постыдного. Чего ты боишься?
– Перемен, наверное, – с отчаянием в голосе пробормотал Алистер.
Снаружи, за окнами кареты, ветви деревьев метались на ветру. Томас услышал рев – снова гром, подумал он, но какой-то странный, приглушенный.
– Я знаю, что должен измениться, но не знаю, как это сделать. Не существует инструкций, которые помогают человеку стать лучше. И я боюсь, что если останусь в Лондоне, то своим поведением буду по-прежнему причинять боль людям, все тем же людям, что и раньше…
– Но ты изменился, – возразил Томас. – Без всяких инструкций. Тот Алистер из Академии не бросился бы мне на помощь, когда меня арестовали по ложному обвинению в убийстве. И не следовал бы за мной по ночам, чтобы охранять меня. Тот Алистер не интересовался бы самочувствием Мэтью и не перечитал бы гору книг о паладинах, пытаясь помочь сестре.
Томас заметил, что его руки дрожат. Он понимал, что пошел на большой риск, когда завел этот разговор. Он как будто снял с себя броню и стал уязвимым. В горле пересохло. Томас сглотнул и продолжил:
– Я бы не испытывал к тебе таких чувств, как сейчас, если бы ты остался прежним. Таким, каким был год назад.
Алистер повернулся к нему и хрипло произнес:
– Мне казалось, что я нравился тебе год назад.
Томас молча смотрел на него, не зная, что сказать. Алистер неожиданно улыбнулся.
– Я просто хотел подразнить тебя, – сказал он. – Томас, ты…
Томас поцеловал его. Схватил его за отворот пальто, а в следующее мгновение они целовались. Губы Алистера, несмотря на холод, были горячими. Карету тряхнуло на повороте, и Алистер подался навстречу Томасу, вцепился в его волосы. Прижался к нему крепко, с такой силой, словно хотел слиться с ним, стать единым целым.
У Томаса шумело в ушах, сердце бешено билось. Алистер дразнил его и ласкал одновременно, а потом Томас приоткрыл рот, ощутил вкус чужих губ, прикосновение нежного языка… Карета накренилась, и оба упали на пол.
Но они едва замечали, что происходит. Томас принялся расстегивать
