День, когда пала ночь - Саманта Шеннон

– Я старался быть таковым. Позволь мне, оставшись в тени, продолжить свое дело, Глэдвин. Это важно.

– Ты прекрасно знаешь, что для меня это невозможно. – Она кивнула оставшимся при ней слугам. – Возьмите его.

Они сомкнулись вокруг Робарта, который без сопротивления, не изменившись в лице, позволил связать себе руки.

– Запомни то, что видел сегодня, мастер Гленн. Продолжай мое дело, – сказал он. – Я знаю, она услышит зов Дебрей.

Заросли вокруг них умолкли, но знаки – глаза деревьев – все светились на стволах.

62

– Ты здесь?

Она распахнула глаза и увидела себя у ручья. Ее веки затрепетали.

– Да… Я здесь.

– Думаи… Удивительно, нам можно называть твое имя, а мое – нет.

– Мое имя означает сон, а сон – часть этого мира. Я хотела бы узнать твое и где ты живешь.

– Я пришла поблагодарить тебя за ливень. Это ведь ты растворила небеса, – услышала она из темноты. – Кажется, я знаю, откуда ты. Я так долго пыталась разобраться. Считала тебя вестницей, своей второй половиной, а может быть, ты… Но еще я думаю, что ты с другой стороны темного моря.

Стены видения предостерегающе дрогнули. Думаи поспешила закрыть глаза, но все равно видела сестру.

– Я верю, что это реально, – твердо сказала она. – По-моему, нам суждено встретиться.

– Я не вольна покидать свою землю. – (Думаи ощутила ее бессильную досаду.) – Я и в собственной плоти не вольна.

– А я еще вольна покинуть свою. Черных морей мне не пересечь, но снега одолею.

Теперь она уловила сомнение:

– У тебя есть крылья?

– Крыльев нет. Меня перенесут ветер и дождь. – Она крепко обняла подушку, напоминая себе о действительности. – Здесь, со мной, ты можешь говорить свободно, сестра. Мне тоже иногда хочется сбежать из собственного тела. Кажется, что оно делает меня слабее.

– Ты говорила о богах. Я решила, что ты божественная, не плотская. И все же, кажется, у тебя есть место в мире. Я как-то чувствую твое в нем присутствие – так же, как чувствую собственную руку. Это сон или не сон?

– Что есть мир, как не мимолетное видение, от которого всем нам однажды суждено пробудиться? – спросила Думаи.

– Наверное, я никогда так об этом не думала.

Думаи улыбнулась, уловив расцветающие чувства: воодушевление, понимание.

– Я чувствую тяжесть в твоих мыслях, – сказала ей другая. – Это страх?

– Может быть, не страх, но сомнение. Я сейчас в дальнем пути, ищу, от чего содрогается земля, но я оставила за спиной тех, кого люблю, и мне страшно за них. А когда я к ним вернусь, мне назначено носить корону, которая, боюсь, мне не по силам.

– Я завидую тебе, путешественница. Меня скоро запрут, мое тело мне больше не принадлежит. – Тень таяла в темноте. – Корона тяготит голову, и плоть тяготит тоже. Прими ее, если нет другого выбора, но не становись ее пленницей, сестра. Не теряй дующего в паруса ветра. Не обрекай себя на мою судьбу – не давай связать себя твоей же кровью, загнать в ловушку.

Думаи проснулась в просвеченной солнцем палатке. Никеи и Канифы не было. На этот раз она так продрогла, что от воспоминания о холоде ныла правая рука; сон уже ускользал.

Она схватила шкатулку с принадлежностями и записала обрывки сна. Великая императрица приучала ее записывать сны, если была такая возможность. Иные сны говорили о будущем. Лживые сны ткались из страхов. Этот покинул ее, не дав времени запечатлеть.

«Я завидую тебе, путешественница».

Думаи неловко клала штрихи записи, с трудом переводя язык сна на сейкинский.

«Не теряй ветра в парусах…»

Значит, не ошиблась, отправившись на север, в горы. Сон – тому доказательство.

– Маи…

Она подняла голову. Канифа.

– Опять сон? – спросил он, увидев кисть в ее руках.

– Да.

Думаи вернулась к записи, только чтобы обнаружить, что видение улетучилось из головы. Она в досаде отбросила лист.

– Нам надо лететь на Бразат. Фуртия перестала мне отвечать.

– Таугран тяжело ранил ее, – заметил Канифа.

– Если с ней беда, как мы попадем на гору?

– К подножию можно добраться верхом, только на это уйдет не одна неделя, – сказал Канифа. – Или можно дальше ехать с лакустринским двором, соправительница Йеккен не против. Мы движемся в нужную сторону.

Думаи кивнула.

– Если хочешь пить, я нашел родник.

Она накинула плащ и вышла с ним из палатки.

После налета змеев примерно половина лакустринских придворных покинула столицу по реке Шим. Остальные укрылись по домам. Из гавани города Тысячи Цветов разбегались рыбачьи лодки и колесные суда, уходили большей частью в Кенглим и Ксоту. Пожары уничтожили не меньше половины складов и житниц; по городу шептались о навеянной золотым змеем болезни, и все же тысячи людей предпочли остаться, быть может, в надежде, что змеи не вернутся.

Флот повернул на север от озера Долгих Дней, двинувшись по глубокому притоку к далекой излучине Великой Имперской долины, отделявшей горы Лакры от высокого хребта Виншан. Змеи оставили на земле черные раны, сгубили почти все листопадные деревья, по-новому расцвечивавшие землю при каждой смене времен года. Немногие уцелевшие стояли в розовой листве, пробившейся сквозь зимнюю белизну.

Корабли доставили их к южным предгорьям Виншана – цепи крутых острых вершин бурого камня, отличавшихся от горы Ипьеда, как пальцы отличаются от копейного наконечника. Дальше двор пробирался пешком и верхом по Снежной дороге, которая вилась из королевства Сепул и тянулась вверх, чтобы поцеловать в макушку Восток, откуда уходили дерзнувшие пересечь штормовую горловину Бездны суда. Думаи сомневалась, решится ли кто на такое в ближайшие недели и месяцы.

Как долго вся ее жизнь сводилась к горе Ипьеда! И каким огромным представлялся мир теперь.

«Фуртия, где ты?»

Думаи шла за Канифой сквозь жидкое кружево солнечных лучей. Никею она не видела со вчерашнего дня. Скорее всего, та ушла в чужую палатку – налаживала связи с лакустринскими придворными. Она и после всего пережитого находила время смеяться и заигрывать с ними.

Они вышли на Снежную дорогу. В самом широком месте вытертый бесчисленными шагами камень мостил полосу в добрую тысячу шагов шириной. Здесь же дорога сужалась. По обе стороны раскинулся густой сосняк, за которым скрывались кони, палатки и паланкины, уносившие знать к горам. Двор предпочитал двигаться ночью, когда можно было при появлении змеев загасить фонари и затаиться – что уже несколько раз приходилось проделывать.

Солнце стояло высоко. Думаи с Канифой прошли сквозь ряд часовых и зашагали поперек дороги. Простые лакустринцы, в отличие от придворных, вставали с солнцем, так что торговый путь уже заполонили люди, потрепанные долгой дорогой, израненные, закопченные. Думаи все чаще замечала среди путников сепульцев и хюранцев.

– Сколько же их, – сказала она. – Таугран и туда добрался?

Канифа мрачно молчал.

Над ними кружили трое лакустринских драконов. Они, еще не избавившись от сонливости, двигались замедленно, как в воде. Сколько ни вслушивалась, Думаи не слышала их, как слышала Фуртию