Циклоп - Олди Генри Лайон
«Зачем ты пришла сюда?» — спросила крыса.
«Чью жизнь ты собралась разменять?» — мурлыкнула кошка.
«Свою?» — предположил ворон.
Не ответив, Эльза воткнула факел в трещину и опустилась рядом, на стылый камень. Поза для отрешения. Успокоить дыхание… Нет, мысли и чувства — бунтовщики! — отказывались уходить. Душа и разум восставали против безмятежности. Эльза вновь стала маленькой девочкой, твердо уверенной: не думать, не чувствовать может только покойник в гробу. А она — живая! На глаза навернулись слезы. Почему именно сейчас?! Когда ей так нужно… Отсветы факела множились, расплывались. Янтарные струйки текли со сталактитов, собирались на полу в медвяные лужи. Сквозь металл диадемы сивилла ощутила теплую пульсацию янтаря. В такт ей мерцал грот, на краткие мгновения озаряясь светом, который, казалось, ушел отсюда навсегда. Ты можешь все вернуть, говорил он. Стоит тебе захотеть, и стены вновь прорастут солнечным янтарем. Грот, диадема и ты — последняя из сивилл; чувства и разум, воля и желание…
Слезы текли по щекам Эльзы: радость и отчаяние. Янтарный грот дарил блудной дочери право выбора, а сивилла не знала, что делать. Возродить грот? Оставить все, как есть? Бежать за тридевять земель, на край света? И всю жизнь мучиться сомнениями, гадать, верно ли ты поступила? Распутье, подумала она. Перекресток дорог, и некому подсказать, куда идти. Дар прорицания молчал, молчали ворон, собака и крыса; безмолвствовал камень, озаряемый темно-желтыми сполохами.
Мы похожи, сказала себе Эльза. Две женщины; две заложницы судьбы. Я, сивилла с янтарем, заключенным в диадеме — и другая, волшебница в камне, вросшем в лоб мужчины. Выжившая чудом — и чудом воскресшая. Еще недавно я металась между двух огней: человек и зверь, разум и чутье. Инес мечется между любовью и убийством, страстным, звериным желанием воплотиться — и гордым, человеческим отказом воплощаться такой ценой.
Мы — сестры, рожденные бедой и случаем.
Это что-то значит?
Грот молчал. Лишь неподалеку с потолка капала вода. Мало-помалу стук капель превратился в звук шагов. Скрипел снег под ногами. Позже пришли голоса: смутные, неприятные. Неужели грот ответил ей?! Эльза затаила дыхание. У входа разговаривали. Ей показалось, что она различает голос Вульма, но слов было не разобрать. Ступая как можно тише, Эльза направилась к выходу. Когда снаружи забрезжил свет, она тщательно загасила факел. Почему она кралась, подобно вору? Звериная осторожность, подруга последних дней? Тайная тревога? Эльза не знала, но шагов сивиллы сейчас не расслышал бы и опытный охотник.
— …поделимся.
— А много дают?
В голосе Вульма звучал интерес. Его собеседник мялся, медлил с ответом. Вновь заскрипел снег: человек переступил с ноги на ногу.
— Тысячу золотых за голову.
— Ого! — Вульм присвистнул. — А за живую?
— Дворянство.
— На кой мне дворянство на старости лет?
— Мы с Куцый тоже так решать! — встрял кто-то с жутким северным акцентом. — Золото лучше!
— Моя доля — половина! — отрезал Вульм. — Сивиллу-то я нашел!
Кровь ударила в виски. Сердце зашлось, колотясь о клетку ребер, и следующих слов Эльза не расслышала. Надо бежать! Забиться в грот, в самую глубину; там ее не найдут. Если вообще решатся сунуться внутрь… Нет, эти сунутся. Эти за деньги родную мать из могилы выкопают и продадут! Ноги вросли в камень. Всей душой Эльза стремилась прочь отсюда — и не могла сдвинуться с места.
— …по рукам, — донеслось снаружи.
7.
Слежку Вульм почуял еще у моста. Сугробы, наметенные вчерашним бураном, не давали ему покоя, и Вульм не удивился, когда из-за них выбрались двое. Лишь проверил, легко ли ходит в ножнах Свиное Шило, да тронул рукояти кинжалов, как музыкант — струны лютни. Ранние охотнички, ясен пень, ждали, пока Эльза скроется в пещере, и сегентаррец останется один. Значит, намечался разговор между бывалыми людьми. Хотели бы убить — напали бы раньше. Разговоры Вульм собирался вести у схода с моста, когда у него за спиной будет ровная площадка, а у бывалых — узкая обледенелая перемычка.
Куцего Хряпа и Ингвара Жги-Всех он узнал издалека.
— Ты, смотрю, бабой обзавелся, — осклабился Куцый, подходя ближе.
— Не без того, — в тон ему ответил Вульм.
— Что ж не пользуешь? Она — в нору, а ты хрен морозишь?
— Зябко на камнях. Мы себе берлогу потеплее найдем.
— Найдешь ли?
— Да уж отыщу, не сомневайся.
— Мы не сомневаться, — встрял Ингвар. — А ты бабой делиться — как?
Коротышка всегда ходил вокруг да около; подход искал, слабину. Ингвар же пер напролом, беря быка за рога.
— Никак. Моя баба. Вам что, потаскух мало?
— А за деньга?
— Запал на нее?
— Любовь, — Куцый Хряп прищурился: скверно, с намеком. Нахлобучил шапку на уши, передернул плечами: из ущелья дул ветер. — Слыхал про такое? Баба твоя, спору нет. Значит, тебе с каждого по монете. Все по-честному. Идет?
— Мимо идет, — оскалился Вульм. — Может, потом.
— А сейчас?
— Сейчас я ее сам валять буду. Без помощников.
Ингвар дернул углом рта. Уродливый ожог на щеке норхольмца начал темнеть, приобретая цвет бурой земли после дождя.
— Бери грошик, старик. Иди вон.
— Грошик? Ты, скупердяй… Два ферна давай!
Вульм шагнул к Ингвару, требовательно протянул руку. Жги-Всех на миг растерялся, но быстро опомнился и полез за пазуху. Пару золотых за бабу он счел излишеством; две серебряные монеты с профилем Грюна IV, тусклые и обрезанные по краям, перекочевали в ладонь сегентаррца. Благодарность Вульма была молниеносной: засипев, Ингвар сложился пополам. Колено старика, острое и твердое, угодило северянину в пах. Рука Жги-Всех метнулась к мечу, и сталь собственного клинка едва не отсекла Ингвару пальцы. Вульм успел раньше: меч с визгом вылетел из ножен до половины, забыв, кто его хозяин. Тяжелая, обмотанная медной проволокой рукоять врезалась Ингвару в рот, превратив губы в кашу. Сплюнув, Вульм отступил назад, поглядывая на Куцего Хряпа, стоящего без движения.
— Хорош кривого строить! На бабу они запали…
— Волк, — ухмыльнулся коротышка. — Есть дело, волк…
— Если дело с наваром, я в доле. Ну?
Куцый Хряп захохотал. Он трясся всем телом, сгибался в три погибели и азартно хлопал себя по ляжкам. Чувствовалось: сегодня у коротышки знатный день. Жги-Всех харкнул в снег кровью — раз, другой — и тоже булькнул: засмеялся. Медленно, с усилием норхольмец разогнулся. Ожог на его щеке бледнел, ясно говоря: лезть в драку Ингвару расхотелось. Сунув пальцы в рот, он скривился, дернул — и выбросил в сугроб окровавленный зуб.
Старухе на четки, подумал Вульм.
— Говорил: дохляк врать! — рявкнул Жги-Всех приятелю. — Волк уши на макушка. Я тебя в зубы бить, умник! Зуб за зуб. Вот.
— Награда за твою бабу обещана, — Куцый Хряп пренебрег угрозой северянина. — Вчера глашатаи надрывались. Мятежница она. Злоумышленница. Врагиня трона. И откуда в одной бабе столько вреда?
— Так бы сразу и начал…
— Вот мы с Ингваром и решили: грот. Куда еще сивилле идти? Они ж без грота, как шлюха без дырки… Сунулись, а тут ты. Может, оно и к лучшему. Мы добрые, мы барышом поделимся.
— А много дают?
— Тысячу золотых за голову.
— Ого! — Вульм присвистнул. — А за живую?
— Дворянство.
— На кой мне дворянство на старости лет?
— Мы с Куцый тоже так решать! Золото лучше!
— Моя доля — половина! Сивиллу-то я нашел!
— Гнёшь, волк! Если б не мы, ты б и не знал…
— Тыща золотых пялить, ничего не знать! — хохотнул Ингвар.
Ухватив пригоршню снега, он размазывал снег по губам. Вниз, под ноги Жги-Всех, падали темно-розовые капли. Казалось, норхольмец ест малину, и слюна течет по подбородку.
— Четверть, Вульм. Все по-честному.
— Сколько? — возмутился сегентаррец. — По-честному выйдет треть на рыло. Три сотни, да три десятка с тремя. А один лишний пропьем.
— Ха! Тебе б купцевать… Ладно, уболтал.
