Пингвин – птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана - Владимир Иванович Партолин
— Добренькава вам сдаровьичка, Председателя-сан.
Моя попытка в открытую всучить мак Зяме возымела провальное последствие. Посеяли на Дальнем поле, всё время пока цвёл, полеводы красные цветы маскировали стеблями с жёлтыми цветами здесь же растущего топинамбура. А ну как соседи мирняне определят, что за посевы, и тоже примутся выращивать мак — создадут конкуренцию. Решил упредить, и по осени предложил урожай Зяме.
— Да ты что, дружок! Опий возить предлагаешь! Сколько моих коллег поплатилось, не знаешь? Нет уж. Самогонку и варенье — ладно, но наркотик — нет!
«Шапку» в охапку и дал деру из закутка. Ара в чалме высунулся и в створе занавески прокричал: «Атас! Наших бьют!». Гиацинтовый попугай оказался не чучелом, живым! Я не замечал.
Ухватить сигарету «каменьями» удавалось, но вытащить из пачки никак, только фильтры потрепал. По пришествию двух минут безуспешной возни, стукнул себя по лбу и прокричал громко, разъярённо:
— Та-а-ак!! В завязку! Полную!
В стороне от первой вырыл вторую яму, высыпал в неё из ранца с полдюжины «пингвинов», уложил штабелем всех ластами на восток и закопал. Песок разровнял и разгладил ладонями. И на этой могиле крест лопатой выложил, но, опять же передумав, потёр.
Лучше голодным буду, чем идиотом. Забыть — сокрушался я — про вторую в пачке ленточку!
Ругая себя и присев с голой задницей на корточки между свежими могилками, я принялся отколупывать в пачке эту самую вторую красную ленточку, потянув за которую и вытащил сигарету до половины. С нетерпением поднёс ко рту, подхватил и вытащил губами за фильтр.
Не «хана тебе», не махорка, не «Крепостная», не «Могилёв» тебе, даже не «Гродно» — Маль-бо-ро!
Прикурил от зажигалки, неловко пытаясь поймать огоньком кончик трясущейся в губах сигареты.
С зажигалкой, вещицей старинной в корпусе из платины никогда не расставался: подарок любимой женщины, на которой так и не женился — Хрон помешал. Лицензию на бракосочетание нам не дали — на том основании, что получили места в Анабиозарии Сохрана Исхода. На Марсе любимая, пробуждённая от анабиоза раньше, сошла с ума и вскоре умерла в «Печальном доме». Зажигалку подарила у меня в офицерском общежитии после ужина в ресторане и счастливой ночи. В четыре утра нас разбудил шум и беготня по коридору: Капитан бин Немо вышел в телеэфир по всему миру со своим ультиматумом — людям, кто хочет жить, убраться с Земли. Утром этим зачинался день одиннадцатого сентября — мой День ангела и скорбный день уничтожения террористами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, за тридцать лет до моего рождения. Теперь вот, и день начала Хрона. В Анабиозарии, когда укладывали спать в «гробу», зажигалку я спрятал за щекой, тайком.
Затянулся.
Дым выпустил «колечком».
Затянулся ещё раз… и оторвал часть сигареты: с фильтром — «хану», «крепостные», «могилу», курил — не забирало.
По профессиональной привычке спецназовца-засадника сигарету держал спрятанной в кулаке. Это незабытое правило несколько смягчало укоризну председателя полковником: «Достать из пачки и выкурить первую «мальборо» ты, когда намеревался? Когда добудешь ещё такие же сигареты, или, когда на остров прилетит «бээмэмпэ» за взводом».
А и хорошо, что не удержался: прилетела бы БММП, угощали бы ребят сигаретами, я бы со своими «камнями», не помня о второй в пачке ленточке, в фильтрах колупался бы»: разглядывая ногти, оправдывался председатель перед полковником.
Полного кайфа, какого желал, не поймал: выдыхать дым приходилось через рот, а любил через ноздри. В носу — фильтры. Попытался попробовать. Дым приятно пощекотал в носоглотке… Чихнул. Начихался. А менял «макарики», наглотался больного воздуха. Правда, не испытал при этом ощутимого, как то случалось поначалу «сидения» на острове («свечи» приходилось экономить) отравления. И рвоты не подступало, и голова оставалась ясной. Нахвататься «заражёнки» десантникам случалось в других местах планеты, однако, здесь на Бабешке, с удивлением — в последнее время — отмечал, что пагубного, как то бывало, например, в Европе и на североамериканском континенте, воздействия не ощущалось. Относил это насчёт большой удалённости Бабешки от континентов. Здесь на острове, должно быть, меньшая концентрация ядовитых составляющих в атмосфере. Но вместе с этим знал, что жители двух других деревень Пруссии оберегались тщательно — ни на минуту не снимали респираторной маски. И этому странному явлению, как и амнезии своей, искал объяснение. В конце концов, пришёл к выводу: пингвятина в сочетании с островной ягодой-оскоминой виноваты. В Мирном и Быково тушёнку такую не ели, и ягоды-оскомины той, что на Дальнем поле произрастает, там нет. Да и вряд ли мирняне и быковцы об этой еде вообще что знали. Почему? Потому, что дешёвых из Руси «пингвинов» американские и арабские менялы в Пруссию не возили. В Мирном — рыба; в Быково — мясо. А если что и завозили из консервов, то исключительно тушёную океанскую черепаху в «черепахах». Зяма, тот ещё делец, на халяву, и точно с большой выгодой, нам «дешёвку» впаривал.
Выкурив сигарету, вспомнил, что у зажигалки есть особенность — в корпус встроен мундштук. Заправил окурок и высмолил бы весь без остатка, да вспомнил о «следах» с впечатанными предметами, обещанных оф-суперкарго и Ивану. Затушив пальцами, бычок положил в карандашный пистон планшетки и, повторив «ай», подзадорив в себе председателя, послав на хрон полковника, выкурил ещё одну сигарету. Затягиваясь, горюнился: «Было, посылали кого-нить на хрен или «нахэ», теперь — у идиотов — на хрон. Просрать угрозу террористов. Увлеклись всякими там ковидами, рептилиоидами, травлей коммунистов и масонов — «соринками» занимались и проглядели бревно в глазу. Идиоты».
Покурив, я смотрел в небо. В тучах, оно оставалось тёмным, но уже ненадолго. Надо до рассвета поспеть в деревню, чтобы до подъёма успеть надеть другое офицерское исподнее. Новенькое.
Встал, подошёл к краю грядок с озимыми и сел, подложив под зад планшетку. Сидел, смотрел на пожухлые стебли. Вспомнил, как прадед — он на пенсию вышел генералом с должности комдива ВДВ — рассказывал про Афган, где пришлось повоевать смолоду. Старик шепелявил: «Летом там поля крашные, крашные. Крашатища. Но от «заразы»! Смотри, внучок! Ширяться начнёшь, а хуже того «баянами» приторговывать, — руки-ноги пообломаю».
Протянул ступни и зарылся пальцами в грядку. Песок ещё хранил вчерашнее тепло.
— Раз опий нельзя, цигарки «конопляные» замутим. Прости, дед. Сам курить не буду, обещаю. Мужикам и хлопцам не дам. У меня, дед, положение безвыходное: голодные колхозники — не солдаты,
