Повешенный - Алексей Викторович Вязовский
Жандармский поручик оказался страшным занудой, и кажется, знал наизусть все пункты служебного предписания. Грузить правилами он начал нас еще в арестантской
— С посторонними в дороге не разговаривать, нигде никаких записок и писем не писать и обывателям не подавать, ровно как и какого либо рода сигналы. Никому не сказывать, откуда и куда мы направляемся.
— Так мы пока и не знаем этого. Может, хоть скажите, куда нас повезут?
— Не положено.
— А кормить нас в дороге будут? — не выдержал я
— На ямском дворе пообедаете — буркнул жандарм — Деньги на то выделены, на каждого их вас по пятьдесят копеек.
Южинский посмотрел на меня грустными глазами и вздохнул, пожав плечами. Видимо на эти деньги особенно не разгуляешься.
Я присмотрелся к жандармскому поручику повнимательнее. Явный «бездарь» — кругленький, лупоглазый толстячок. Видимо из мелкопоместных дворян, поскольку лиц мещанского сословия в жандармский корпус вроде бы не берут. Или я что-то путаю?
Нам наконец, принесли наши пожитки из камеры, позволили одеться потеплее и вывели нас во внутренний двор тюрьмы. Там уже стояло две кареты на полозьях, рядом гарцевали всадники. Нас усадили в первую карету, рядом попытались сесть солдаты с примкнутыми к ружьям штыками. Увы, карета была невысока — пришлось штыки отстегивать. Если она и была утеплена, то совсем плохо. Задувало в нее безбожно. Впрочем, жаровня в ногах давала какое-никакое тепло и над ней можно было погреть замерзшие руки.
В маленькое окошко нам смотреть разрешили, но только после выезда за городскую черту. Как выехали из центра Петрополя, выглянуло солнышко, развиднелось. Голубое небо и бескрайние заснеженные поля. Прямо по Есенину… «Не видать конца и края, только синь сосет глаза». Правда, снег на дороге раскис, превратившись в грязно-белую кашу, щедро унавоженную конскими яблоками. Зато воздух! Боже, какой тут чистый воздух. Режь ножом и ешь.
Звенел колокольчик, кучер затянул заунывную песню. Что-то про бескрайнюю степь, далекий путь… Потянулся пригород с особняками и садами, я с интересом глазел на местные красоты, которые впечатляли. Потом они закончились, и вдоль дороги пошли типичные российские деревеньки. Маленькие, темные избы с крышами из дранки, дымящие трубы, покосившиеся плетни. Нищета и убогость… со времен Радищева ничего здесь не изменилось Иногда нам навстречу встречались розвальни, в которые были запряжены мелкие лошадки. Крестьяне везли в основном дрова и сено… Унылую картину разбавляла ребятня, что играла в снежки, да красивые церквушки с необычным куполами.
Карета шла все тяжелее из-за налипшего на полозья снега, и где-то то через пару часов мы окончательно застряли. Кучер хлестал коней, виртуозно матерился на них, но все было бестолку. Из второй кареты вышел жандармский капитан, велел солдатам выталкивать карету из глубокой снежной колеи. На раз-два-три, тронулись. Но не надолго. Оттепель вступала в свои права, луж и мокрого снега становилось все больше. Дальше дорога превратилась в натуральное мучение. Кареты застревали, лошади выбивались из сил.
Ближе к обеду нас нагнал статный румяный военный в барашковой шапке с кокардой в виде серебряного орла. Восседал он на крупном гнедом коне, который прямо плясал под седоком. Военный был явно подшофе, раскрасневшийся, удалой. Он перекинулся несколькими словами с жандармским капитаном, с которым явно был накоротке, вспомнили каких-то общих знакомых. Мазнул взглядом по нам. К этому моменту мы уже стояли на обочине, выйдя из кареты и стараясь спрятать от чужих взглядов скованные кандалами руки.
— Это полковник Белевский — шепнул мне Петя — Ведь узнал нас. Но даже не поздоровался!
— Привыкай. Теперь так будет всегда.
— Уверен?
— Более чем. Считай у меня дар предвидения открылся
— Что ты! — Южинский даже испугался — Такого быть не может. Поговаривают, что только в императорской семье могут прозревать будущее. И то неточно.
Я решил пошутить над Петей. Повернулся к нему, слегка закатил глаза. Благо на нас не обращали особого внимания — солдаты выталкивали карету, жандарм болтал со всадником.
— Вижу — могильным голосом начал я — Жены наших сосланных в Сибирь друзей отправятся вслед за своими мужьями. Не убоятся тягот и лишений!
— Все⁇ С детьми? — Южинский наморщил лоб — Я слышал, что осудили к ссылке больше ста человек
— Да нет, конечно — я подмигнул другу — Десяток, другой. Какие жены у холостых и вдовцов…
Точно количество «декабристок» я не помнил, сказал наобум. Но даже это произвело впечатление на Петю. Он начал загибать пальцы, шевеля губами. Явно считал и перебирал самых порядочных и любящих из списка.
— Ну Мария Волконская точно — выдал Южинский — Ее мать в военном походе князя сопровождала. Родила от него семерых детей. Хорошо дочь воспитала. Поедет. Потом Александра Григорьевна. У них большая любовь с Муравьевым. Она и в царю в ноги кидалась, просила за мужа.
Петя еще перечислял какие-то фамилии, а я думал о русских женщинах. Коня на скаку, горящая изба… Да что же за судьба такая постоянно преодолевать, да выживать? Детей роди, да еще половина умрет, дом на себе тащи, в поле работай… Нет, дворянкам то полегче, конечно, но точно не в Сибири. Туда просто доехать — та еще задача.
Я посмотрел вдаль. Где-то там, в полях, за перелесками в белом облаке мне почудилось лицо жены. Супруга мне что-то шептала, покачивая головой. Схожу с ума?
— Поль, что с тобой? — Петя перестал перебирать будущих декабристок, заглянул мне в лицо — Ты весь побледнел
— Петя, ты веришь в жизнь после смерти?
— Церковь велит верить. Да и у язычников есть загробный мир. Души туда по радуге идут. А почему ты спрашиваешь?
— А вот я теперь и не знаю во что верить. Для чего нам там, на эшафоте дали второй шанс?
Южинский пожал плечами.
— Думаю, будет какой-то знак. Главное его не пропустить.
Знак? Точно. Без высших сил тут не обошлось. Мне будет знак, что делать дальше.
Тем временем, полковнику Белевскому явно надоело ждать и трепаться, он спрыгнул в снег, передал поводья поручику. Подошел к передней карете, молча схватил ее за запятки. И вот тут я увидел действие дара, что называется, воочию. Я почувствовал какую-то легкую дрожь в воздухе, которая отозвалась у меня в груди. Полковник приподнял полозья и, поднатужившись, начал толкать карету вперед. Вроде и не сказать, чтобы он сильно напрягался. Шел легко, еще и пихал каретой запряженных лошадей. Те хрипели, бились в оглоблях, но послушно продвигались вперед.
— Ну вот, можно ехать дальше — Белевский отряхнул руки, потом набрал в них пригоршню снега, выбрав где почище, и протер им ладони. постучал каблуками о полозья, сбивая налипший снег с подошвы высоких сапог. Потом пригладил ладонью свои пышные усы и похлопал жандармского капитана по плечу
— Господин полковник! — капитан не хотел так просто отпускать помощь — А как же вторая карета?
— А тебе палец в рот не клади, Крапивин! — засмеялся военный — Давай посмотрим, как она пройдет. Может и не завязнет. Но дальше, скорее всего, придется менять полозья на колеса. Похоже весна-то ранняя будет в этом году, да?
— Да где же я их возьму колеса эти, Сергей Евстафьевич⁈ Может, как-нибудь доедем?
— Дальше будет ямской двор, у них спроси — полковник задумчиво поковырял снег носком сапога — Нет, Крапивин, точно не доедешь, увязнешь в низине.
Белевский легко забрался в седло, достал из отворота шинели фляжку. Приложился к ней, крякнул.
— Эх, хорош коньячок галльский. Вам, извините, не предлагаю — самому мало.
Полковник оглядел сверху всю нашу разношерстную компашку, задержал взгляд на нас с Южинским. Покачал головой осуждающе — Sans vouloir vous offenser!* И пришпорив коня, не оглядываясь, поскакал прочь.
— Что он сказал, Петь?
— «Без обид, ребята».
— Понятно… — протянул я. Вот все же удивительная страна Россия. Сколько воевали с лягушатниками и тут, кстати, тоже, а элитка продолжает шпрехать по-французски. До этого на немецком говорили, а впереди нас английский ждет. Что угодно, лишь бы отделить себя от народа, и показать свою элитарность.
— Скажи, Петр Михайлович, а ты хоть догадался, куда они нас везут?
— Да, тут большого ума не надо, Паш, чтобы догадаться — вздохнул Южинский — как бы жандармы
