Гай Гэвриел Кей - Звездная река
В последовавшие за этим годы, оставшись единственным ребенком, худенькая, умная дочь получила, сначала понемногу, в качестве эксперимента, – так алхимик Тайного пути медленно нагревает жидкость в колбе, – а потом более решительно, то образование, которое дают мальчику, если он намеревается сдать экзамены на степень цзиньши и облачиться в одежды государственного чиновника.
Она, конечно, не собиралась сдавать никаких экзаменов или носить одежду с поясом какого-либо ранга, но ее отец дал ей образование, позволяющее это сделать. И он заставил ее добиться совершенства в искусстве письменной речи и во владении кистью в искусстве каллиграфии.
Песни «цы» она открыла для себя сама. К этому моменту мазки ее кисти стали более уверенными, чем его собственные. Если это правда, как говорили и писали некоторые, что внутренняя природа человека проявляется в его каллиграфии, то осторожность и скромность ее отца видна в его аккуратном, прямом, официальном почерке. Только когда он путешествовал и писал письма домой скорописью (никто, кроме Шань и ее матери никогда не видел этой скорописи), в ней проявлялась его жажда жизни. От посторонних Линь Ко это прячет, в своих творениях, в своей тощей, выражающей покорность, слегка сгорбленной фигуре.
Ее собственный почерк, как официальный, так и скоропись, смелее, сильнее. Слишком сильный и смелый для женщины, она это понимает. Как и всё в ее жизни.
Служанка удалилась по ее приказу, снова чуть слишком медленно. И она оставила дверь в темный коридор неплотно закрытой. Шань хотела позвать ее назад, но не сделала этого.
Комната расположена в задней части дома, ближе всего к саду. Дом Мастера Си слишком намеренно скромен, поэтому в нем нет отдельного крыла для женщин, не говоря уже об отдельном строении, но мужчины располагаются в передней части. Она не знает, отправились ли их хозяин и поэт спать. Ее отец уже лег. Отец и дочь вместе покинули столовую, позволяя старым друзьям остаться наедине при свете лампы, за вином. Этот поступок не нужно было обсуждать. «Здесь столько печали, – думает Шань, – как бы Си Вэньгао ни старался ее скрыть».
В саду ночью слышны звуки. Хлопанье крыльев, крик совы, сверчки, ветер в листьях, слабый перезвон музыкальных подвесок. Шань видит, что хозяин оставил для нее в комнате две книги. Горит лампа с длинным фитилем, чтобы она могла почитать, если захочет. Один текст в свитке, второй – напечатанная книга, красиво переплетенная. Стоит письменный стол, один стул. Кровать большая, под пологом – изогнутый голубой керамический подголовник с изображением белых перистых цветов.
Мастер Си достаточно стар, чтобы просто получать удовольствие от того, какая она, его это не тревожит. По-видимому, он находит ее ученость забавной. Не такой реакции ей бы хотелось. Но ей семнадцать лет, и она девушка. Какой реакции она ожидала?
Возможно, в глубине души – не для того, чтобы произнести это вслух, – в действительности ей хочется, чтобы ее песни, ее «цы», над созданием которых она трудится, прочитали или послушали, и рассмотрели их достоинства – или отсутствие достоинств. Она не тщеславна, она понимает, как много еще не знает.
Лу Чэнь сказал за обедом, что ему бы хотелось послушать ее песни.
Он во многих смыслах учитель всех людей их времени, поэтов и мыслителей, во всяком случае. И все же у него всегда наготове улыбка, он заразительно хохотал, шутил за столом, тащил всех троих в этом направлении, сыпал тостами (даже в ее адрес!), поднимая постоянно наполняемую чашу вина. Он пытался сместить настроение в сторону легкости. Пытался, но ему это не вполне удалось.
Он едет на остров Линчжоу. Ожидают, что он умрет. Именно это там происходит. Шань ощущает в себе тяжелую боль, почти панику, когда думает об этом. И еще что-то, чему не может дать определение. Тяжелую утрату? Горькое вино грядущей потери? Она чувствует себя странно, ей почти хочется зарыдать.
Мужчины ломают ветви ивы, когда расстаются с друзьями, в знак прощания, умоляя богов о возвращении. Но можно ли сломать ветку для человека, едущего туда, куда едет Лу Чэнь? Через столько рек и гор?
Она была слишком смелой в первые мгновения сегодня утром. Она это понимает, понимала уже тогда, когда говорила. Ее охватило благоговение при его появлении, ее захлестнули чувства, но она твердо решила не поддаваться им и не показывать их. Иногда Шань сознает, что ей так необходимо быть увиденной и услышанной, что она навязывает схватку, заявляет о себе.
«Посмотрите на меня!» – слышит она свой крик. А никому не хочется, чтобы ему это приказывали.
В каком-то смысле она полная противоположность своему отцу, который стоит среди других людей так, словно готов сделать шаг назад, говорит своей позой, своими сжатыми ладонями: «Меня здесь нет, если вы не хотите, чтобы я здесь был».
Она любит его, почитает, хочет защитить его, хочет, чтобы его тоже заметили и оценили, пусть он даже лучше чувствует себя, держась в тени. Их только двое в этом мире. Пока она не выйдет замуж и не уйдет из дома.
«Слишком легко не замечать отца», – в сотый раз думает Линь Шань. Взять хотя бы его маленькую книжечку о садах, подаренную сегодня Мастеру Си. Конечно, это незначительная работа, но написанная тщательно, остроумно, в ней описаны наблюдения, которые могут сохраниться надолго: словесный портрет Еньлина, его части, в эти годы династии, во время правления императора Вэньцзуна, да царствует он тысячу лет на Троне Дракона.
Он снова называется Троном Дракона. Должно быть, она устала или переутомилась, ее мысли разбегаются. Шань знает, почему он снова получил это имя. Она узнала такие вещи, благодаря отцу. Они в ее распоряжении, в ее голове. Можно ли потерять знания? Вернуться назад и стать другой? Такой же девушкой, как все остальные?
В годы основания династии придворные мудрецы постановили, что одной из причин падения славной Девятой династии были отклонения от правильного поведения – слишком большое увлечение манерами и символами женщин. И прежде всего был переименован императорский трон, Трон Феникса.
Феникс – женское начало, дракон – мужское.
Императрица Хао во времена начала Девятой династии изменила этот принцип, когда правила в качестве регента своего малолетнего сына, а потом правила вместо него, когда он вырос и захотел – напрасно – править от своего собственного имени.
Вместо этого он умер. Все считали, что его отравили. Титул и украшения трона Девятой династии не поменяли после того, как сама императрица Хао ушла к богам. А потом, на пике расцвета династии, явился генерал Ань Ли, проклятый в Катае и на небесах, и поднял ужасное восстание.
Даже после того, как в конце концов установился мир, прежнее великолепие уже не вернулось. Все изменилось. Даже поэзия. Невозможно писать и думать как прежде после восьми лет смертей и жестокости и после всего, что они потеряли.
