Павел Корнев - Спящий
Слух почти полностью восстановился, и потому я расслышал и скрип двери, и стук подошв по каменному полу.
– Ну и что тут у вас? – с протяжной вальяжностью поинтересовался кто-то пару секунд спустя.
– Сиятельный, – прозвучал быстрый ответ с легкими нотками заискивания. – Доставлен без документов, в сознание не приходил. Пулевые ранения в предплечье и бедро сквозные, пулю из внутренностей мы извлекли, еще остается одна в спине.
Профессор, почему-то я подумал именно так, фыркнул и с недоумением спросил:
– Почему вы решили, что этот случай меня заинтересует?
И вновь местный врач ответил без малейшего промедления:
– Сиятельный и христианин. Вам такое нравится, профессор.
– Откуда вы это узнали, если он не приходил в сознание? Он что же, разговаривал под наркозом?
– Посмотрите сами, господин Берлигер.
Почудился порыв воздуха, словно с меня сдернули простыню, а потом профессор озадаченно протянул:
– Да, это многое объясняет.
– Я, как только увидел татуировки, сразу вспомнил о вас, господин Берлигер.
– Но полумертвый сиятельный, пусть даже и христианин…
– Состояние пациента стабильное, – уверил собеседника врач.
– А пуля в спине?
Вопрос застал медика врасплох, и он замялся.
– Скрывать не буду – ранение серьезное. Подозреваю, пуля застряла в позвонке. Я за столь сложную операцию не возьмусь, но вы и ваш ассистент творите настоящие чудеса!
– Не надо лести, – с легкими нотками брезгливости ответил господин Берлигер. – Лесть – это лишнее.
– Ваш ассистент – лучший хирург, которого я знаю!
Нестерпимо захотелось, чтобы мной занялся столь опытный врачеватель, но, как ни тужился, я не смог выдавить из себя ни слова.
Проклятье! Да что за напасть?!
А профессор явно сомневался, стоит ли ему браться за мой случай.
– Даже не знаю, – задумчиво протянул он. – Пусть нам и доводилось оперировать сложных пациентов, но нет никакой гарантии, что его получится довезти до клиники живым.
– Но это уникальный случай!
– И чем же он так уникален? Сиятельные христиане вовсе не редкость.
– А вот, поглядите! – загадочно произнес врач, и послышался странный звон, словно в стеклянной баночке стучал о стенки комочек металла. – Это пуля, которую я извлек из брюшной полости пациента.
– Серебро? – опешил профессор. – Его пытались застрелить серебряной пулей?!
– Так и знал, что вас это заинтересует!
– Тут вы, безусловно, правы! – признал господин Берлигер. – Так, говорите, у него при себе не было никаких документов?
– Никаких.
– А родственники?
– Какое это имеет значение? – фыркнул врач. – Обратите внимание на его ладони.
– Что это?
– Следы краски для снятия отпечатков пальцев. Судя по всему, перед нами – закоренелый преступник, никто не станет его искать.
– И вновь ваша логика безупречна, коллега, – согласился с медиком профессор и зашуршал банкнотами, а на меня сквозь ватную апатию наркоза накатила волна дикого ужаса.
Что происходит?! Почему меня не должны искать?!
Кто такой этот профессор Берлигер?!
– Но сначала – небольшая проверка, – заявил профессор, а потом мое веко приподняли, и в глаз ударил ослепительный луч карманного фонарика. – Отлично! Зрачок реагирует на свет. Я его беру.
– Сделать дополнительную инъекцию морфия?
– Будьте так любезны, коллега. Путь нам предстоит неблизкий…
2Чем плох морфий, так это отсутствием выбора.
Поначалу вам вкалывают эту гадость, чтобы унять боль, но очень скоро болью становится пропуск очередной инъекции. И не поможет никакой самоконтроль, слишком сильно привыкание. Физиология и психология свиваются в единую удавку, которую обычному человеку так просто не снять.
Сиятельному – тоже. Особенно мне.
Морфий воздействовал напрямую на мой талант, заставлял видеть то, чего не существовало на самом деле, и путать реальность с наркотическим бредом. И нет бы грезились райские кущи! Будто нарочно видения оказывались одно хуже другого. Под воздействием морфия в памяти всплывали странные и страшные события прошлого. Я вновь и вновь переживал те жуткие мгновения, только теперь они были во стократ реальней и ярче действительности.
Я бы даже наплевал на боль и потребовал прекратить колоть мне наркотики, но не мог вымолвить ни слова. Тело мне больше не повиновалось.
Впрочем, обо всем по порядку. Сначала была тьма, ничто, пустота.
Как долго – не знаю, ведь времени не было тоже. По-крайней мере, для меня.
Да и был ли я сам? Не уверен. Вовсе нет…
Слишком путано? Но как иначе, если сначала меня накачали морфием, а сознание вернулось уже в палате с белыми стенами и гирляндой фонарей под потолком. Обнаженный, я лежал на спине и пытался вспомнить, где нахожусь и как сюда попал. Пытался – и не мог.
«Операционная!» – понял вдруг я.
Но где тогда врачи? Почему меня бросили на операционном столе одного?
А потом лязгнул ящичек с инструментами и холодно прошуршал металлом о металл скальпель. Хирург склонился надо мной, и я его узнал. Узнал врача и сразу вспомнил операционную. Дернулся, но тщетно, руки и ноги были притянуты к столу прочными кожаными ремнями.
– Нет! – заорал я. – Ты мертв! Я убил тебя!
– Чепуха! – с холодной улыбкой ответил маэстро Марлини, упер острие скальпеля в мою грудь, и только вспорол кожу, как из разреза забило жгучее жидкое пламя!
«Совсем как кровь падшего…» – мелькнула пугающая мысль, а потом рана взорвалась нестерпимой болью, и меня вышвырнуло из кошмара в непроглядную тьму.
Второе пробуждение оказалось уже не столь быстрым и куда более болезненным.
Я лежал на панцирной кровати в какой-то комнатушке, которую даже не мог толком разглядеть. Перед глазами все плыло, тело грызла боль, тошнило. И хоть лежал я полностью неподвижно, меня раскачивало, словно находился в каюте морского судна.
На приставленном к койке стуле сидел кто-то в белом халате; я облизнул губы и хрипло выдохнул:
– Что со мной, доктор?
– С тобой все хорошо, Леопольд. Все просто замечательно. Пока.
Врач склонился надо мной, и я разглядел темно-синие отпечатки ладоней на его шее. Отпечатки своих собственных ладоней!
Маэстро Марлини выдернул у меня из-под головы подушку, накрыл ею мое лицо и всем весом навалился сверху. Задыхаться было мучительно больно.
Вновь сознание вернулось ко мне в полной темноте. И я не лежал. Я стоял и боялся шевельнуться. Потому что рядом во тьме был кто-то еще. Кто-то большой и страшный. И он меня искал.
Кто-то? О нет! Я прекрасно знал кто. И потому неподвижно стоял, не смея даже вздохнуть. Ноги по колено провалились в ледяное крошево, оно осыпалось и шуршало, выдавая мое присутствие, а потом во мраке мелькнул огонек зажигалки. Неровный отблеск осветил подвал фамильного особняка и темную фигуру с разделочным ножом в руке. Но фигуру неправильную, совсем не того человека, которого я страшился увидеть.
