Юрий Никитин - Передышка в Барбусе
— А я и не выходил, — ответил Мрак хладнокровно.
— Дык я ж там убирал час тому!
— Молодец, — похвалил Мрак. — Я видел, все чисто. Ты меня просто не заметил. Я там тряпочкой прикидывался.
Он бросил парню монетку. Хоть и сонный, тот поймал ловко, наупражнялся, а Мрак вышел на улицу.
Лунный свет заливает строения неровно: крыши блестят — глазам больно, а в тени хоть дракона прячь — никто не углядит. Изредка взвывают собаки, над головой летучие мыши с хрустом хватают жуков, от домов накатывают запахи тепла и домашней стряпни, а от сараев плывет волнами животный дух...
Он грянулся оземь, превратился в волка, и Хрюндя сразу запищала, жалобно сжавшись в комочек и зажмурившись. Мрак ткнул в неё носом, лизнул, рыкнул тихонько. Жаба приоткрыла один глаз, снова зажмурила. Мрак фыркнул, аккуратно подтолкнул её мордой. Жаба не шелохнулась, тогда он покатил её колобком. Она так и осталась сжатой в комочек, но хитрые глазки приоткрылись. Мрак уселся на землю, подумал, не кусать же глупую, строго рыкнул — уйду, дескать, один, — встал и пошел. Сзади запищали, заплакали, но он не оглядывался, и Хрюндя налетела, обогнала и, подпрыгнув, вцепилась ему в шерсть, повисла. Теперь она пищала, верещала, обещала, что никогда, никогда, НИКОГДА не будет больше вредничать, она нечаянно... Он облизал её, положил на одежду, кое-как впихнул всё в мешок, с трудом завязал и, взяв в пасть, помчался к тайному ходу. Подумал на бегу, что опять не сообразил сначала всё уложить, а потом уже задом о землю. Но хорошая мысля приходит опосля, кто-то умён сразу, а вот он — как все нормальные люди...
На этот раз он разгрёб камни у входа, которым пользовались с бедным Агиляром, протиснулся вовнутрь и снова задвинул камнями вход. Жаба наконец утихомирилась в мешке, он бежал по ходу уже быстрее, помня каждый поворот.
В его роскошной спальне всё так же пусто, а кресло по-прежнему торчит ножкой в дверном засове. Мрак поставил его на место, жабу вытряхнул на ковёр. Сонная, она широко зевнула, начала осматриваться.
Мрак сбросил тряпье, поискал, куда бы спрятать, приподнял одной рукой массивное ложе, пусть хранится там, вон сколько пыли, явно туда не заглядывают. Его роскошная тцарская роба раскинула рукава тут же на полу. Он небрежно накинул её на плечи, полез на ложе, с наслаждением вытянул сладко гудящие ноги. Судя по светлеющему небу за окном, уже начинается рассвет. И хотя во дворце наверняка спят долго, здесь все приспосабливается к прихотям одного человека, но поспать всласть не удастся...
Он укрылся роскошным одеялом и прислушался. Спать не хотелось, такая уж суть человека-оборотня: пока бегает в волчьей личине — человечья спит. И наоборот. Так что сна ни в одном глазу, он лежал и слушал голоса со двора, там уже начинают просыпаться, из-за двери иногда доносится приглушённое звяканье железа, это стражи коротают ночь за игрой в кости. Но со двора голоса громче, напористее, он узнал бодрый голос булочника, что вынужденно проснулся в такую рань, орёт на подручных, снова тесто не так замесили, передержали, вот опять хлеб получится недостаточно пышный, а во дворце все такие привередливые...
Ему отвечали сразу два голоса, виноватые, но не признающие себя виновными, как везде ведётся: то филин всю ночь ухал, а это к несчастью, то хвостатая звезда по небу пролетела, а значит — тесто не подойдёт, молоко скиснет, а редька не уродится вовсе.
Заскрипел ворот колодца, под самой стеной прогрохотала по булыжникам тяжело груженная телега. Мрак попытался по запаху понять, что везут, но не сумел, даже огорчился: всего часок во дворце, а уже нюх притупляется, больно много здесь слишком сильных запахов.
Потом появился ещё один, Мрак вычленил голос сильного мужчины средних лет, матёрого, но с больным желудком. Этот интересовался, как прошла ночь, никто ли не замечен из посторонних, что слышно из дворца, правда ли, что на Звездочёта кто-то напал в прошлую ночь, или же только слухи. Другой голос, угрюмый и вместе с тем развязный, какой бывает только у дворни, что долго трется при власти, ответил с наглецой, что Звездочёта чуть не убили вовсе.
Голос матёрого посерьёзнел, спросил заинтересованно, как и что, дворовой объяснил с охоткой и злорадством, что Звездочёта так по голове треснули, что со страху велел удалить всех, кто его лечил или массажировал, боится отравы, а сам в эту ночь и не подумал лезть в свою дурацкую башню, а всё сидит в спальне и дрожмя дрожит!
Ага, сказал про себя Мрак, выходит, по голове стукнули, потому так и поменялся я. Подходит. Буду всем жаловаться, что от удара половина мозгов через уши выплеснулась. Какие уж тут звёзды, только и осталось ума, что в рыло дать.
Жаба подошла к низкому ложу и требовательно потыкала холодным носом в его голую пятку. Мрак поджал ногу, щекотно, жаба потянулась дальше, уже встав передними лапами на край ложа. Мрак с неохотой разлепил глаз.
— Чего тебе?
Жаба проворчала что-то умоляющее вроде: ну, пусти же меня к себе, я такая маленькая, я помещусь на самом краешке, ты и не заметишь, я буду тихая, как опавший листок, даже не шелохнусь, если вдруг пихнёшь или лягнёшь... Ты ж в прошлый раз пускал, я вела себя очень тихо...
— Ну да, — проворчал Мрак, — очень тихо! Пока не разогрелась. А когда начала потягиваться, забыла? Ты ж меня, свинёнок, выпихиваешь на пол! Откуда и силёнка в таком противном тельце...
Жаба потыкала холодной мордой ёще. В крупных глазах было обвинение, что он, большой и сильный, лежит в роскошной постели, а она, маленькая и слабенькая, ютится на каком-то коврике, даже не на коврике, а вовсе на тряпочке!
— Не тряпочка, — проворчал Мрак, сдаваясь, — а роскошный ковёр. Ладно, полезай. Всё равно сейчас вставать, даже разомлеть не успеешь.
Дверь отворилась неслышно. По крайней мере так считал Аспард, он прошествовал на цыпочках до самой постели. Мрак открыл глаза, Аспард вздрогнул и побледнел, наткнувшись на непривычно твердый взгляд повелителя.
— Ну? — сказал Мрак.
Аспард открыл и закрыл рот. Он смотрел на Мрака вытаращенными глазами. Мрак вспомнил, что не упрятал свои волосы под роскошную золотую шапку, да и халат распахивается на груди, а там такая настоящая тцарская шерсть...
— Чё, — сказал он как можно небрежнее, — волосы растрепались? Это от волнительности. Я так волнительствовал, когда эти преступники убили бедного Агиляра и чуть меня не того... Лежал бы сейчас там, откинув копыта и высунув язык! Представляешь?
Аспард взмолился:
— Ваше Величество!.. Не по мне такая великая честь! Пусть кто-то из вельмож удостоится чести будить вас и рассказывать, где кто и что кого чем как. Я вон даже с охраной так опозорился...
