Ирина Богатырева - Кадын
– Это житель далекого моря, – сказала Кадын. – Друг, расскажи нам о землях, которые ты видел.
Эвмей обратил свои спокойные прозрачные глаза на собравшихся и начал говорить. Он рассказывал все, что Алатай уже слышал, о бесконечных степях, о лесах и каменистых горах, о племенах людей, населяющих эти земли, – скотоводах, охотниках, людях по берегам рек, питающихся рыбой, и людях, питающихся только соком растений, лысых людях и тех, кто выкалывает рабам глаза, чтобы те не сбежали. Он коротко рассказал о своей родине, о том, что их люди живут и в других землях, и о большой войне, поразившей всех на западе. Главы внимательно вникали в непонятную речь, хмурились, переспрашивали друг друга. А когда он закончил, все вполголоса зароптали. Не глядя на царя, будто бы сами с собой, говорили они, что всюду есть люди и нет свободной земли. Но открыто никто не решался сказать этого. Кадын смотрела исподлобья.
И в этот момент из угла поднялся Стиркс.
– Если никто не желает молвить, дай сказать мне, царь. Я Стиркс от рода Зонталы. Сын Зонталы еще юн, я всегда был при нем опекуном, позволь и в этот раз говорить мне за него и за людей нашего рода.
– Говори от рода Зонталы, раз ты от него послан, а Алатай сам за себя скажет, – ответила Кадын.
– Хорошо, царь, – наклонил голову Стиркс и продолжил: – Наш род не желает сниматься, вот что послали меня сказать, царь. Наш род в этих горах обрел свою долю. Где еще встретим мы караваны желтых? Где еще горы будут столь богаты камнями и золотом? И где еще всякий род нашего люда себя найти сможет? Посмотри сама, царь: кузнецы здесь берут руды, охотники бьют зверя, конникам здесь привольно, пастухам есть, где пасти, и хлебопашцам хорошо, и резчикам – здесь все находят дело по своей доле. Ты мудра, царь. Не отнимай у люда долю, и он всегда будет тебе благодарен.
– Ты неверно сказал сейчас, Стиркс, – возразила на это Кадын, и Алатай увидел, как изменилось ее лицо. – Я не желаю отбирать долю и землю у люда. И так же не я хочу навязать свою волю вам, главы. Вы, верно, забыли, отчего мы собрались здесь. Страх забыли свой и своих жен, когда ночевали снаружи домов, когда камни плясали по тайге и звери выходили к станам в поисках спасения. Забыли – так сходите в тайгу. Отчего не ушли на зиму охотники? Отчего, разбуженные, бродят голодные бурые по горам? Или вы думаете, что я сотворила все это, чтобы согнать вас с земли, чтобы хуже сделать своему люду? Опомнитесь, главы! Духи, а не мой вздорный нрав гонят нас в путь. Надо только решить, когда и куда уходить.
Но главы молчали. Один Талай сказал снова:
– Мои кони всегда готовы к кочевью. Как сойдет снег, по свежей траве можем сняться, куда велишь, царь.
В этот миг кто-то от стены крикнул:
– Мы не хотим уходить, царь! Наши отцы и братья лежат в этой земле! Она наша!
И тут Кадын пришла в бешенство. Алатай даже отшатнулся от круга, никогда не видел он ее в таком гневе.
– Верблюды! Трусливые вы маралухи, а не воины! О каких братьях вы говорите? Не о тех ли сухих куклах, которых бурые лэмо закапывают в суслячьи норы? Так поступали отступники!
– Ты сама брата положила! – крикнули ей в ответ.
– Мои братья с ветром кочуют! – прогремела Кадын как бешеная камка.
– Ты не знаешь, царь! Велехора положили в сухой степи.
Алатаю показалось, что ее ударили наотмашь – царь обмерла и побледнела.
– Наговор, – проговорила она потом тихо, глухо. – Ложь.
Все молчали. Никто не посмел на это отвечать.
– Идите, главы, – сказала Кадын, когда сумела совладать со своим сердцем. – Мы все решим завтра. Завтра же дадите последнее слово.
Весь день Алатай ходил сам не свой. Сердце было не на месте. Главы, выйдя из дома царя, остановились у коновязи и шумно обсуждали, и Стиркс стоял среди них как равный, а на Алатая, когда тот приблизился, посмотрел насмешливо и небрежно. Один конник уехал сразу и не обронил ни слова, когда кто-то попытался было бросить ему вслед: «Царев мальчик». Алатай вздрогнул, будто это ему сказали, а потом проследил взглядом за отъезжающим Талаем: гордо сидел тот на коне, легко и прямо, и было в нем столько уверенности, столько спокойной, притягательной силы, сколько Алатай и не мечтал видеть в себе самом.
В смятении побрел он прочь от царского дома. Чувство, что он один, как всегда один, чужой в собственном роде, сдавило ему сердце. С этим чувством он рос, с этим чувством вернулся от Кама, получив на посвящении такое от духов, что ни Кам, ни он сам не могли разгадать, но почти забыл это, прибившись к Кадын и ощутив вдруг себя на месте. И вот все вернулось: он был чужой для своего рода, потому что служил царю, он был чужой для царя, потому что был от корня своего рода. Единственного человека, на которого он мечтал быть похожим, все ненавидели и трусливо, по-песьи над ним насмехались. Алатай видел, что нет коновязи, к которой он мог бы привязать свое сердце, и его разрывало от отчаяния. Он убежал на холм за станом, сел на снег и стал смотреть, как ходят в загоне подседельные царские кони.
«Выбирать. Надо выбирать сердцем», – твердило внутри него, но он не знал, как это делать. Было ясно, что верхом на двух конях никуда не уедешь. Он мог быть или сыном Зонталы, будущим главой рода, или служить царю и пойти против рода. Иначе нельзя. Иначе не поймет род, не поймет царь, не поймет его сердце. Но что значит служить? Значит ли это, что, если царь зовет в кочевье, которого ты не хочешь и боишься, как все вокруг, ты смиряешь свое сердце и делаешь так, как хочет царь?
И тут вдруг Алатаю представилось, что Кадын уходит. Вот уже собрана поклажа и кибитки, вот кочевье стоит на границе стана, вот запалили первые дома, и уже крыши охватило веселое прощальное пламя, вот и царский дом горит как гигантский костер. Тронулось кочевье, потекло к неведомой, таинственной Золотой реке. Кадын одна еще гарцует на кауром коне, залитом светом пожарища, смотрит на оставляемые места. Но вот и она повернула и пустилась вперед, опережая кибитки. Тронулось кочевье, потекло в неведомые дали за своей долей как издревле, как всегда было. А он остался. С горечью в сердце. С чувством утраты. С чувством предательства, с которым воин не проживет и полдня.
Его передернуло, будто ужалила подземная оса. Он вскочил на ноги и припустил вниз с холма. Ему казалось, что она уже уехала, собрала род и линию, оставила его одного – и ушла за перевалы, как уходили их предки. Но как будет он жить тогда? Один, без нее?..
В царском доме никого не было. Только мамушка, старая как гора, сидела у очага. Повела слепой головой и снова уставилась в огонь. Хозяйки не было дома, служанки не готовили еду, но Кадын не ушла, она была еще здесь. Алатай стал ее дожидаться.
