Владимир Коваленко - Крылья империи
Скуратов отпустил пуговицу, изобразил мышление, наморщив лоб.
— Нам надо прибыль заработать, — напомнил, — а твои казачки задарма не пойдут.
— Уральские пойдут. У них хивинцы вот где, — черкнул рукой по шее Мирович, — да и из остальных войск охотников найдется. Казаки — не москали. Стенька Разин в походах на Персию большое жалованье, ты думаешь, платил? А те, кто брал Азов, Крым жег? На кочах на утлых перся незнамо куда? По собственной, заметь, инициативе, безо всякого приказа. Из удали, ради добычи, ради славы — все вместе! Вот только это затянет дело, надо светлейшему сказать…
К походу на Хиву и Бухару Баглир отнесся благосклонно.
— Порт подскока, — запустил он новенькое словцо, — это хорошо, это правильно. Именно сеть портов подскока будет определять пространство войны и власти в ближайшем грядущем. Что ж, компания имеет право заниматься международной торговлей и владеть землей за границей. Я поначалу подразумевал землю под воздушные порты — но это можно истолковать и как дозволение на завоевание новых территорий. Дерзайте, господа, и вы станете вице-королями. Хотя у нас же не королевство, у нас империя. Вице-императорами! Но себя не забывайте, вспоминайте судьбы конкистадоров. Зверства да грабеж чести и счастья не приносят… А я свое отгулял. Буду сидеть в столице и ждать ваших реляций. А ежели меня что-нибудь и вытащит с насиженного места, это будет уже совсем другая история!
Эпилог
Белесую каплю чужого дирижабля на «Орле» заметили поздно. На фоне выцветшего от мороза неба и слепящих ледников Алайского хребта. И то — если бы не закопченные стекла, наблюдатели бы ослепли. А так — времени оставалось достаточно.
— Интересно, чей? — фрегатен-капитан Сухотин приложился к зрительной трубе.
У него это был первый патрульный вылет. До этого всякий встречный был свой… Увы, явных знаков принадлежности на встречном не обнаружилось. Раз так — пришла пора заряжать орудия. На всякий случай. Вопрос — чем? Второго залпа сделать, вернее всего, не удастся. Дистанции огня маленькие, скорости большие.
Тут-то ему и вспомнились «чайные игры». Так прозвали странное развлечение комэска бухарской эскадры, капитана цур химмель Скуратова. Тот обожал, пригласив на чаепитие, свести двоих своих капитанов и велеть каждому из них определиться — чем будет стрелять? После чего, бросив из стакана на стол несколько костей, определял победителя. И заносил достижения в махонькую книжечку. В которой они уживались со статистикой настоящих стрельб. Случайности которых в «чайных играх» и заменяли кости. Там-то, на этих легкомысленных учениях, он и вбил в каждого из своих офицеров: хочешь сжечь врага — заряжай брандскугели, хочешь уцелеть сам — заряжай разрывные бомбы. Были и другие варианты. Но они никак не касались боя один на один.
— Заряжай бомбы, — распорядился Сухотин. — Установить дистанцию четыреста саженей.
Максимум для прямой наводки. Теперь оставалось только ждать. Чужак сближался, идя почти параллельным курсом. Когда все пушки смотрят вбок — самая разумная тактика. На флажные сигналы не отвечал. Вот он откинул орудийные порты. Высунулись пиявочьи зевы стволов.
— Что ж ты зарядил, сволочь… — протянул сквозь зубы капитан. — Дорого бы я дал, чтобы это знать. — И громко: — Машины — самый полный. Рули глубины — вверх. Все баллонеты продуть водородом.
Судя по всему, на каком-то другом языке вражеский капитан произнес те же команды.
— Сближение восемьсот саженей, — сообщил артиллерийский офицер.
Дымные шлейфы. У супостата уголь лучше. Зато у «Орла», это видно, машины немного сильнее. Семьсот саженей. Два цеппелина идут друг за другом, как лошади в запряжке цугом, будто упряжь на месте держит. Рывок не удался обоим, шанс обойти и нанести удар продольно утрачен. Потолок тоже одинаковый. И выбросить, например, пару пушек — ничего не изменит. Остается везение. И — многое зависит от того, кто что зарядил. Шестьсот саженей. Можно бить ядрами! Противник молчит. Значит, выбрал не ядра. Жаль! Ядра — убогий выбор. Но бьют дальше всего. Или нет других снарядов… Штурман грызет чубук трубки. Вот почему он говорил — трубка для воздушного офицера есть необходимейшая вещь. Иначе остается только до побеления костяшек сжимать поручни. Хорошо еще, под меховыми рукавицами не видно. Артиллерийский офицер не отрывает бинокль от глаз. Вот если бы такую штуку, чтобы сама расстояние определяла! Пятьсот саженей. Можно бить книппелями. Опаснее, чем ядра. Больше шансов попасть, чем бомбой, — но оружие тоже несмертельное. В среднем несмертельное. На учениях аэростат с тройной оболочкой и полудесятком баллонетов разносило в клочья! А падал он все равно после второго или третьего залпа. Сухотин не отводил глаз от вражеских жерл. Все гадал — что там, уютно устроившись поверх нескольких картузов пороха, ждет своего единственного полета. Тоже бомбы? Брандскугели, которые сожгут наверняка, но черед которых уже после бомб? Или картечь? А потом при проходе над провалившимся вниз врагом одна бомба сверху вниз? Что ж ты выбрал, вражина?
Нагнулся к переговорной трубе.
— Как только услышите залп — всем машинам стоп! Или нет — всем машинам реверс! Ясно? Рули глубины — на спуск.
Все равно ведь как зажгут — вдоль или поперек! Только вот если у неприятеля перед зарядной камерой насыпана картечь, да не простая — вязаная, — тогда она пройдет сквозь все баллонеты. Застревать ей не в чем.
Артиллерист отсчитывал дистанции, как секунды:
— Триста восемьдесят. Триста пятьдесят. Триста тридцать. Левый борт… Ого-онь!
Гондолу качнуло — сильнее, чем когда-то на море, привычно ударило по ушам. И сразу дернуло по ходу, да так, что Сухотин чуть наружу не вылетел сквозь незастекленную обзорную щель рубки. И пропустил момент, когда враг вспух дымами — еще до того, как исчез в бомбических разрывах. А вот длинные огненные полосы неприятельского залпа, прошедшие у него перед самыми глазами, он увидел. Все-таки тоже бомбы. «Увидел, следовательно, жив», — так говорил Скуратов. Но почему так дернуло гондолу? Наперекосяк, сразу и вниз и вверх. Из потока — через откидной люк, проорало голосом главного механика:
— Все сюда, рубка сейчас отвалится!
Штурман, подлое сословие,[4] юркнул в люк первым. Потом — рулевой. Артиллерист полез за ним, оглянувшись на переломившийся пополам огненный кокон с левого борта. Парашютных куполов вокруг не было видно. Когда Сухотин уже ухватился за края люка, лесенка вдруг ушла из-под ног, оставив взамен вид на перевал.
— Держись, капитан!
Втащили. Хоть выдохнуть бы. Но…
