Юрий Никитин - Артания
Щаге Райк снова фыркнул:
– Любыми? Хочешь речь, что даже Орлидия, ся у тех полузверей зныкалила богиней любви… не сумеет се зачаровать?
– Он уже зачерен, – терпеливо сказал старый дэв. – Сам себя зачерил, своей волей. Эти черы укрывают от всех Других черов. Его убить – да, победить – нет. Они говорили между собой, на него внимания обращали не больше, чем на раздавленную муху, голоса звучали ровно, монотонно, Придон вслушивался в эти странные слова, и постепенно понятными становилось все больше и больше слов, наконец он уже понимал все, словно дэвы с самого начала говорили на его языке.
– Та, – спросил Щаге Райк, – ради которой он… далеко?
– Очень, – ответил старый дэв. – Даже не эгеню, где, за какими горами, морями или пустелями. Но разлука для любви, что уже и не любовь, а Великность, что ветер для огня. Слабый гасит, сильный – раздувает. Да и вообще, любовь, что боится длинностей или щитностей, – не Великность. Во всяком случае, я легко проткну щитность такой Великности хоть пальцем.
Щаге Райк кивнул. Лицо было угрюмым.
– Я вем. Напротив, длинность только усиливает власть тех, кого мы любим. И усиливает щитность.
Старый дэв долго задумчиво смотрел в неподвижное лицо варвара.
– Не понимаю… Вот он, полузверь, но… как он может? Ведь, Щаге Райк, наша вщентность в том, что в нас, Настоящих, мертится сама Великность, даже простая любовь. Онейшая боль нашего кровства не в том, что гибнем, не в силах приникнуться к жизни в мире с этой страшной сводящей с ума Луной… из каких бездн тьмы только взялась на гибель нашего народа!.. а в том, что стушеваем любить. А люди без сего быстро беднеют, обертаемы в полулюдей, упрощаются, а затем и вовсе… Не вем, но мне жутно и гадно думать, что у сех полузверей может выникнуть то, что гинет в нас.
Щаге Райк долго всматривался в лицо варвара.
– Все-таки он зверь, – обронил он со вздохом. – Хищный, плотоядный. Не могу поверить!.. Старый дэв сказал тихо:
– Если к нему пришла Великность… что мне кажется тоже дивнонесбытным, то она изменит его до неузнаваемости. Помнишь, великого Энкиду из зверя превратила в человека?
– Зато Ахримана из человека – в зверя.
Старый дэв отмахнулся.
– То была не любовь, а совсем другое! Ты знаешь, что было с Ахриманом на самом деле. Это стало для многих уроком… Ладно, что делать с варваром?
– А что предлагаешь ты? Старый дэв ответил хмуро:
– Что и со всеми, кто сюда добирался. Щаге Райк удивился.
– А такое было?
– Дважды, – заверил старый дэв. – Только это случалось еще в эпоху Серого Неба.
Он застыл, глаза невидяще уставились в даль, взгляд ушел сквозь стены. Щаге Райк понял, что старый дэв видит это страшное небо, в которое от чудовищного удара о землю было выброшено столько песка, пыли и пепла, что многие поколения рождались, не видя солнца и не догадываясь о нем, как и о том, откуда на землю идет тепло. Впрочем, оно и сейчас идет не столько от солнца, сколько от подземного жара… Щаге Райк сделал усилие, прошел мыслью по цепочке разговора, вспомнил, о чем говорили, сказал:
– Тогда еще не было варваров.
– Да… – прошептал старый дэв. – Но появились первые обезглуздевшие… что научились естить в этом страшном свете с Луной над головами… что иснит прежде прекрасные звездные ночи в это… в это!..
Он уронил голову. Придон снова услышал его скорбный голос, не понял смысла, только уловил, что появившаяся Луна не только уничтожила все дивство за несколько дней, но и зашвырнула в дикость горсточку уцелевших. Дивы так и не сумели приспособиться к этому мертвенно-колдовскому свету, страшным приливам и отливам в сознании, когда близость Луны не только дважды в сутки бросает волны океана на берег, затопляя близкие к воде рыбацкие деревни и переворачивая лодки, но и творит те же страшные приливы и отливы в телах людских и звериных. Но звери и есть звери, а вот тонкость внутри людей ломается под внезапными ударами крови.
Хуже другое, сказало в голове Придона, но он понимал, что это говорит сам себе старый дэв. Мы, уцелевшие, как-то сопротивляемся, впадаем в спячку на период приливов-отливов, пытаемся выстроить щитность… хотя враг коварен, нападение свершается внутри наших же тел, но мы еще могли бы на что-то надеяться… если бы не обезумевшие. Не все погибли, увы. Участь некоторых еще ужаснее. Они выжили, как звери. Все позабыв, опустившись до простого собирательства съедобных корней и птичьих гнезд во вновь наросших лесах. Но что ужаснее, у них появляется многочисленное потомство: невежественное, свирепое и настолько живучее, что первых захваченных дикарей Люди исследовали как чудо. Эти лунные толчки крови ускорили метаболизм… И что же?.. О чем это я думал? Ах да, Щаге Райк спрашивал, что делать с дикарем… Стареет Щаге Райк, а ведь он самый молодой… С дикарем то же самое, что с попавшими оленями… Ах, олени были в той жизни, теперь здесь голые скалы… А все, что мы творим, заново населяя мир, это не выше насекомых… Совсем недавно сил еще хватало создавать прекрасных нетопырей, жароптиц, летающих лягушек… А в самом начале, до удара Ахримана о землю, он умел творить чудесных коней, наделенных даром речи и способностью скакать по воде…
Что еще… Ах да, еще Дирт Става выглядит растерянным. Он всегда был ровен, как выжженное поле, и кристально тверд, но сейчас избегает называть состояние пленника иначе, чем безумие, помешательство, умопомрачение. С одной стороны, он, конечно же, прав: душа и мозг пленника в защитной скорлупе помешательства, никакие заклинания не могут воздействовать на уже смятенную душу, там буря, словам и чарам не пробиться, но, с другой стороны… этот безумец словно бы черпает силы еще и из неведомого источника. Он проговорил вслух:
– Если бы этот герой явился, как приходили другие! Из-за стены послышался голос Дирта Ставы:
– За золотом и сокровищами?
Он хмыкнул, а седой дэв поник головой. Если бы герой за сокровищами, он сейчас трепыхался бы распятый, как лягушка! Его бы вывернули наизнанку, он рассказал бы все, предал и продал бы всех, включая жену, детей и родное племя…
– Пока дикарь, – произнес он, – охвачен этим безумием, против него магия бессильна. Но его легко убить мечом. Или топором.
Глава 17
Слышно было, как хлопнула дверь. Придон не мог шевельнуть головой, краем глаза видел, как в комнате появился третий дэв. Его шатало, он кое-как проковылял к широкому креслу, рухнул, из узкой птичьей груди вырвался стон:
– Опять!.. Этот жуткий прилив… Щаге Райк сказал, не оборачиваясь:
– Девятый будет еще гещено.
– Девятый! – простонал дэв. – Меня даже седьмой… плющит.
Щаге Райк сказал хмуро:
– Седьмой и меня… Что, уже?.. А дикарю все лемпно. Старый дэв зашел с другой стороны, выпуклые глаза без всякого выражения смотрели на распростертого Придона.
