Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
— Ну вот видишь! Не сломалась же!
Одной рукой притянул к себе, впился в губы, вторую руку, не чинясь, запустил ей между ног, да притом, скотина такая, пальцами тканину присобрал-приподнял, да к живой плоти и запустил жадную пятерню. С волосами поиграл.
— А ты горячая! Хоть пальцы вытирай, — прошептал он на ухо, и, улыбаясь, добавил, — Ну потерпи, потерпи чуток. Возьму тебя чуть позже. А то течёшь так, не ровён час псы след возьмут…
К морю шла, будто полоумная, губы себе искусала, а когда на берегу увидала бесшумное шевеление: грюевские тишком да молчком собирались отходить — душа и вовсе ухнула туда, где не оказалось дна. Когда саму Грюй повёл по мосткам на ладью, показалось, будто весь день с занозой отходила, а вот теперь наступило облегчение, только к чему это… как понять — не знала. Но будто дышать легче стало. И едва встала на носу ладьи, с коровьей покорностью глядя на берег, где оставался дом, шея точно сама по себе направо повернулась, а глаза ровно пальцами кто-то в глазных впадинах на нужный угол выкатил — гляди туда. Качается ладья на волнах у самого причального мостка, а с той стороны дощатой дорожки, почти напротив корабля, вровень с кормой, стоит сараюшка с рыбацким обиходом: сети, снасти, верёвки, и видит Верна, как в ночной темени, крадучись, растворяются какой-то старик с чем-то хрупким на руках, а рядом, помогая, беззвучно подгоняя и поддерживая, спешит вглубь острова какой-то вой… с мальчишкой на руках. И озирается украдкой. Вот они исчезли за сараем, сделались невидны, и в это же мгновение жуткий рёв, расколол ночную тишину:
— Где-е-е-е? Где они?
Что-то просвистело, и сзади ровно мешочек с песком на доски бросили, и тот же голос, в котором Верна без колебаний признала грюевский, исторг в ночное небо Скалистого: «Не-е-е-ет! Нет, твою мать!»
Сразу задышала, и будто воздух в легкие пошёл, а кровь побежала в руки, в ноги, в язык.
— Снежок, Жарик…
Рванула было к сходням, только кто-то до предела разъярённый влетел на палубу мгновением раньше, всей тушей снёс на доски и навис, ровно мрачная судьба. Разве только нож к горлу не приставил. Верна усмехнулась, не вставая, прямо из позы униженной и раздавленной бедняжки отвела вес назад, на руки и плечи, разогнала ноги и мало в струну не вытянулась в воздухе. Ступни в кожаных замотках пришлись Грюю прямо в живот: его отбросило к самому борту, разве что на колени не швырнуло, но даже в скупом пламени мачтового светоча его глаза полыхнули удивлением.
«Выродок! Знал бы к чему Сивый свою дурочку готовил, языком подавился бы». Верна быстро вскочила, ухватила подол, заправила за поясок, встала в боевую стойку, и в то мгновение, когда Грюй изготовился к драке, круто развернулась, скакнула к противоположному борту и высигнула прочь с ладьи. Была бы лисой — хвостом на прощанием махнула. Пока рвала на свободу, едва не наступила на что-то — чуть не упала в шаге от мачты. Уже за бортом, в воздухе сообразила, обо что чуть не споткнулась: на сову налетела, что валялась посреди палубы, пронзённая стрелой. Наверное, она и была тем «мешочком с песком», что услышала Верна.
Причальный мосток принял жестковато, беглянка с трудом удержала крик. Пятку отсушила. Припустила следом за теми двоими, приволакивая ногу, но едва сошла на берег, рухнула мало не плашмя, аж в голове помутилось и дыхание посреди груди застряло — ни туда, ни сюда. Ноги отказали. Хотела было ползти, но сзади раздался топот нескольких человек — мосток гулко пропел под тяжестью ватажников — и на руки Верне кто-то наступил, сначала на левую, потом на правую.
— Вовремя стреножка прилетела, — буркнули сверху голосом Грюя.
— Ровно подкошенная упала, — хрипло согласились слева.
Верна открыла глаза, проморгалась. Ноги опутаны верёвкой с каменными шарами на концах, правую руку придавил сапогом женишок, левую — незнакомый ватажник, в пламени светоча красный, как медь.
— Отправь знак в море, — мрачно буркнул Грюй, — пусть подходят, благо недалеко во тьме стоят. Две лишние дружины не помешают. И перечти всех. Кто-то из своих продал. Старика с мальцами выпустил, да и сам ушёл.
Рыжий только кивнул, лишь спросил обеспокоенно:
— А сова?
— Без неё придётся. И поживее!
Уже бежали по следам беглецов грюевские волки, когда руки Верне спутали верёвкой, ровно овцу, снесли на плече в лодеечку, что колыхалась меж ладей, усадили под бортом и отвязали причальный конец.
* * *
— Шум впереди, — доложил Вороток, безжалостно растирая и без того красные глаза. — В заставную часть Скалистого бегут.
— Тоже уснул? — недовольно буркнул Щёлк, едва удерживаясь от того же — страсть как хотелось растереть глаза.
— А кто ещё?
— Ледок, дружбан твой. Заставе — тревога! Трое за мной!
Тычок нёсся на пределе старческих сил. И без того позволил душе за столом развернуться — Ясны-то дома нет: у Неслуха корова вздумала телиться, да пообещала разрешиться нескоро, помытарить — а тут бери ноги в руки, хватай Снежка, да беги. Куда беги, кто это такой рядом скачет, от кого бегут? Зачем вообще бежать? Спьяну что ли приблудился на пристань?
— Ой… смерти… моей… хочешь? — прохрипел егоз, глотая воздух широко раскрытым ртом и то мало было, хоть второй зев ножом на горле отопри.
— Лети молча, дурень, береги дыхание, — бросил тот, что бежал с Жариком на руках.
— Да… да… погоди… ты… — Тычок плевался словами на выдохе. — Там… зап… рет…
— Знаю, запретная сторона, заставная часть Скалистого, — бросил тот, с Жариком.
— Порубят…
— Порубят, если не добежим.
— Не могу…
Этот второй незло плюнул, придержал старика за руку, поставил Жарика наземь, приложил пальцы к шее Тычка, знаком показал: «Молчи». Видно было плохо, светоча с собой не прихватили, а того света, что наплакали звёзды, егозливому пьянчужке едва хватило для того, чтобы понять: незнакомец не слишком высок и не слишком низок, не самый широкий, не самый узкий, борода русая, а пальцы на шее твёрдые. Если бежали от пристани, наверное, из спесяевской дружины. Меч к пояснице приторочен, по всему видать, чтобы бежать не мешал, по ногам не стучал. Знал, что ли? Готовился?
— Жить будешь, старик.
— Ты… чей?
— Грюевский. Полегчало?
— Не особо.
— Всё просто, — человек Грюя показал пальцем назад, на берег. — Там враг, а там — спасение. Остальное — потом. Жарик, верхом умеешь?
Мальчишка серьёзно взглянул вверх и молча кивнул. Не стал размазывать слёзы по щекам, не ударился в плач, не разревелся: «К маме хочу».
— Даже малец понял, что дело круто. Жарик, айда на шею, — грюевский закинул мальца на плечи, перенял у старика Снежка. — У меня руки заняты, так что держись сам. Понял?
— Знаю, — буркнул насупленный Жарик. — Шею не сдавливать.
— А твой отец молодцом, — в четверть голоса хохотнул ватажник. — Башковитый.
— Когда он вернётся, всех в ботву покромсает.
— Не сомневаюсь, — грюевский дал Тычку знак. — Вперёд. Погоня на хвосте висит, зубами щёлкают. Дыши старик, через сто шагов мальца верну, мне свободные руки для меча нужны.
На поляну, что отделяла запретную часть острова от купеческой, с разных сторон выметнулись в одно время: из заставной половины — Щёлк с Ледком, Воротком и Поршнем, из купеческой — Тычок со Снежком на руках да глазами такими широкими, что блескучих звезд утонула там целая гроздь, и мало не на пятках старика висели двое чужих. Протянут руки, за рубаху схватят. Этих успокоили быстро, Щёлк своему грудину вскрыл, Ледок — просто и без обиняков снёс башку.
— Тычок, ты как тут? Снежок? Да что…
— Там, — только и хрипнул старик, махнув за спину.
Только теперь на поляну из полосы густого леса выступил кто-то ещё, несуразный, коротконогий, но такой здоровенный, что Щёлк и сам рот
