Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус
Серебро надобно зашить в рубаху Эжена. В дороге пригодится и не украдут. Разве что вместе с рубахой. Оставшиеся деньги Арлетта потратила на еду. Прикупила мешочек сухарей, шмат солонины, пласт безмерно дорогого вяленого мяса. Трюмным пассажирам кормёжка не полагалась, что взял с собой, то и ладно. Сама за хлопотами поесть как-то забыла. Авось Мышильда что-нибудь приготовит. Странное прозвание. Эжен придумал, должно быть, из какой-нибудь книжки взял. Ох, беда-беда. Сирота при живой матери. Даже не ищут парня. Казалось бы, чего проще, старый дом проверить, так нет, за всю зиму никто так и не объявился. Зато королевича ищут. Псы. И так-то он странненький-убогонький, всем на свете обделённый. Убивать-то зачем? И Черныш пропал. Вот кому и на что он понадобился? Ладно бы ещё денег за него попросили, но нет. Пропал, как в воду канул. В Чёрного человека, крадущего детей, Арлетта верила не больше, чем в белых подземных червей и портового дракона с двумя головами, но на душе было муторно. В таких тяжких мыслях поднялась на Гору, нырнула в знакомую дыру, следом за Фиделио попетляла по запущенному саду. В саду прут, с которым она ходила теперь по городу, не помогал. Приходилось полагаться только на собачку.
Любимая собачка довела до сторожки и вдруг вырвалась, заметалась, взлаяла жалобно, с подвыванием. Арлетта взбежала по двум выщербленным ступенькам, привычно толкнулась в дверь и едва устояла на ногах. Двери на месте не было. В сторожке холод и тишина. Мёртвая.
– Эжен! – тихонько позвала Арлетта. – Мышильда!
Никто не отозвался, и она тихо осела на пороге, опасаясь наступить на страшное. На кровь. На мёртвых. Но кровью не пахло. И не было этого тяжёлого запаха, памятного ей с детства. Как это там Лапоть говорил? Ничего не находят, ни тел, ни одёжек.
Тихо как. Почками пахнет, живой землёй. И ветер сегодня хороший, с юга. Фиделио подбежал, растеряно ткнулся носом в коленку.
«Вот я немножко посижу, – подумала Арлетта, поглаживая узелок с покупками, – чуть-чуть посижу и придумаю, что теперь делать. Делать-то теперь что? К страже? Смешно. Всю зиму от стражи бегали. Может, как раз стража тут и была. К Коряге с Аспидом? Так может, это их рук дело. Прознали про принца и продали, кому выгоднее».
Арлетта стиснула голову руками. Ничего-то она не может. Даже поискать не может толком. Будь глаза целы, по следам поняла бы, кто был, в какую сторону детей утащил. А может, и не было никого, может, они сами сбежали. Голова болела всё сильнее. Южный ветер вышибал слёзы, как ледяная метель, в саду пахло уже не живой землёй, а разрытой могилой.
Фиделио вдруг взвился и захлебнулся отчаянным лаем, так, что откликнулись разом все городские собаки.
– Ну, ты что? Кто там? Наши вернулись? Пёс рвался из рук, но она не пускала. Если придётся бежать, без собачки никак.
– Ага, явилась наконец, – сказала темнота голосом Аспида, – пса своего уйми, а то хуже будет.
– Не будет. Где мои дети?
– Откуда мне знать. Я их сторожить не нанимался. Давай, подымайся, со мной пойдёшь.
– Обломаешься, – сказала Арлетта, ловко выталкивая привязанную к руке спицу. Терять больше нечего, так что теперь спляшем. Ничьей куклой она больше не будет.
Баллата-фуэте! Она знала, что Аспид не один, спиной чувствовала, отпуская Фиделио и раскручивая свой безотказный кнут.
Фиделио с рычанием рвал кого-то, она понадеялась, что Аспида, хотя ругались и орали вроде другим голосом. Спица проехалась по мягкому. Рядом завыли. «Сдохните все!» – выдохнула Арлетта и добавила завывшему с ноги. Кто-то схватил её сзади, и она, изогнувшись, ткнула спицей назад. Тот отвалился, но острая боль обрушилась на руку и голову. Тут уж стало не до танцев. Колени подкосились. Жалобно заплакал Фиделио. Канатная плясунья стала падать, но её подхватили и сунули головой куда-то, судя по запаху, в угольный мешок. Она брыкалась, пока не придушили, осторожно, со знанием дела, ровно настолько, чтоб пропало желание шевелиться. Ноги связали, попинали как следует, а потом вскинули на плечо и поволокли. Надо полагать, в Норы, потому что тащили долго. Рядом кто-то причитал, что ему надо к лекарю, и от этих причитаний головная боль разгоралась всё сильнее. Потом Арлетта упала, и угольный мешок сменился мешком каменным. Сухо, но пахнет затхлым, как в старых домах. А ещё пеплом и золой, как всегда пахнет в Норах. Рядом, за стенкой ходили и говорили, кто-то всё ныл и жаловался, требовал добить проклятую девку, а потом порезать на ремни. Впрочем, можно и наоборот, сначала порезать, а потом добить. У Сипяги вся морда в крови, проклятый пёс порвал так, что уносить пришлось, а у него во, дыра в боку, кровит сильно, ещё бы чуть-чуть, и прямо в печень. Скандалиста с дырой в печени унимали, мол, девка ещё нужна. Вот ежели это не та девка, что заказывали, то пусть он её хоть на ремни режет, хоть собаками травит, хоть в капусту рубит в своё удовольствие.
Потом все ушли, и стало тихо. Арлетта распутала ноги и свернулась в комок, прижалась лбом к прохладной стене. От этого голове было легче. Осторожненько били. Вот ежели она не та девка, что заказывали, тогда другой разговор пойдёт, и бить будут иначе. А ежели та… Заказать её мог только Бернард со товарищи. Тоже будут бить и убьют не сразу. Жаль, яда нет. Аспиду про яд она наврала. Денег, чтоб купить что-нибудь этакое, действующее быстро и мягко, у неё не было, а травиться простой крысиной отравой больно и гадко. Ну и пусть. Арлетта застыла, признавая полное поражение. Ничего уже не будет, ни хорошего, ни плохого, вообще ничего. Когда она это поняла, даже легче стало. Всю жизнь она билась, сначала ради Бенедикта, потом зачем-то спасая этих детей, которые ей даром не нужны. Работа, работа и ещё раз работа. И всё без толку. Ни дома, ни денег. Бенедикту не помогла, детей не спасла. Фердинанд мёртв, Фиделио убили.
«Ведь я так старалась, –
