Виктор Бурцев - Оскал Анубиса
— А кто тебе сказал, что он не великий? — удивился Миша.
Но тут громкие голоса присутствующих смолкли, так как во дворе отеля “Марсам” появился сам шейх, местная самая знаменитая достопримечательность, посмотреть на которую туристы, собственно, здесь и собрались.
Ну а кому же это еще быть, если не ему?
Все взгляды устремились к арке входа в отель, из которой не спеша шествовал хозяин дома Хусейн Абд эр-Махмуд. Это была воистину замечательная личность, история жизни которой не уместилась бы, пожалуй, и в десятитомное собрание сочинений, а то и в серию захватывающих приключенческих романов.
— Шейх, — прошептал на ухо Покровскому Гурфинкель, — по-арабски означает “старик” или “старец”.
Бросив выразительный взгляд на своих гостей, старик величественно пересек двор отеля, приблизившись к своему любимому псу, после чего потрепал его по кудлатой выцветшей шерсти. Пес, приоткрыв слезящиеся глаза, вяло лизнул хозяину руку.
— Ni figa sebe, божий одуванчик, — хрипло произнес Бумба. — Сколько, ты говоришь, ему лет?
— Восемьдесят пять, — ответил также пораженный внешним видом старика Миша.
Да какие там восемьдесят пять — пятьдесят, да и то с большой натяжкой. Двухметровый широкоплечий гигант в длинной коричневой доломее — египетском национальном наряде — и белом тюрбане, шейх Хусейн Абд эр-Махмуд был ве.сь преисполнен величия и достоинства. Смуглое лицо шейха в складках дубленой кожи сильно контрастировало с живыми карими глазами, от которых, казалось, не могла укрыться ни одна деталь окружающего мира.
Вот и сейчас, ласково поглаживая старого пса, шейх на пару секунд задержал свой цепкий взгляд на Мише с
Покровским, явно выделив их в толпе разношерстных туристов, пришедших просто поглазеть на легендарного кладоискателя.
В этом человеке чувствовалась недюжинная сила и, без сомнения, проницательный незаурядный ум, что заставило Гурфинкеля мгновенно насторожиться. Внутренний голос предупреждал Мишу, чтобы он следил за своими словами, когда ему придется беседовать с шейхом.
— Смотри мне, дурень, — Гурфинкель с силой дернул Бумбу за рукав идиотской футболки, — скажешь хоть слово из разговорника, убью.
— Да ладно тебе, — отмахнулся от приятеля Покровский, однако просьбе внял.
Погладив пса, шейх так же не спеша, как и вошел во двор, направился прямо к Мише с Бумбой.
— Вы и есть те англичане, которые собираются копать в Луксоре? — спросил Хусейн Абд эр-Махмуд.
Говорил он по-английски с легким акцентом и, как показалось Гурфинкелю, с налетом насмешки.
Начинающие охотники за артефактами кивнули.
— Идите за мной. — Шейх указал на небольшой столик в тенистом и относительно чистом углу двора.
Усевшись на жесткую скамеечку напротив могучего старика, Миша с Бумбой смущенно переглянулись.
“Да как же я с ним буду торговаться? — с испугом подумал Гурфинкель. — Он же меня насквозь видит”.
— Каркаде? — предложил шейх, лукаво рассматривая откровенно семитскую внешность Миши.
— Очень будет кстати, — ответил Гурфинкель, — и если можно, со льдом.
Старик жестом подозвал к себе какого-то худого араба.
— Солиман, два чая со льдом господам англичанам.
Худой араб поклонился и через минуту уже нес на серебряном подносе прохладительный напиток.
— Пей, дубина, — прошептал по-русски Миша, пихая Покровского локтем, — иначе старик обидится.
— Весьма недурственно, — похвалил напиток Гурфинкель, отставляя чашку в сторону. — Теперь о деле.
— Сколько людей вам нужно? — невозмутимо поинтересовался шейх.
— Человек пятнадцать — двадцать, если можно, — ответил Миша.
— Так много? А что вы собираетесь копать?
Гурфинкель напрягся, припоминая вчерашний разговор с профессором Енски.
— Могилу фараона Сети Первого, — наконец вспомнил он. — Да, именно Сети Первого.
Старик улыбнулся, причем улыбнулся скорее не губами, а глазами, в которых, казалось, так и забегали веселые искорки.
“Чего это он? — удивился Миша. — Ох зря я ему про этого фараона ляпнул. Хотя, в конце концов, это проблемы профессора Енски, он дает монету”.
— А вы в курсе, что на раскопки этой могилы вы должны получить мое разрешение? — вдруг ни с того ни с сего заявил шейх.
— Разрешение? — Гурфинкель растерянно покосился на Бумбу.
— Да-да, разрешение, — подтвердил старик, вальяжно развалившись на деревянной скамейке.
— Профессор ничего нам об этом не говорил, — быстро нашелся Гурфинкель.
— Какой профессор?
— Ну… руководитель экспедиции. Думаю, вы решите этот вопрос с ним вместе при личной встрече.
Шейх вяло махнул рукой: мол, хорошо, еще договоримся.
Помолчали.
Друзья смущенно заерзали на скамеечке. Старик просто до неприличия подробно изучал их своими карими смеющимися глазами, и какие мысли посещали его голову в этот момент, было неразрешимой загадкой.
— Ну так как же насчет рабочих? — робко напомнил Гурфинкель.
— По двести фунтов в месяц за каждого, — просто ответил шейх.
“Торговаться, — лихорадочно подумал Миша, — или все-таки не торговаться, вот в чем вопрос”.
Торговаться в данной ситуации с этим величественным человеком казалось неприлично, но и не торговаться на Востоке было не принято.
Что же делать?
И все же Миша решил не торговаться. Деньги-то все равно были не его, а профессора Енски, и это стало главным фактором в принятом решении.
— Мы согласны, — ответил Гурфинкель. — Вы принимаете оплату кредитными карточками?
— Нет, только наличными, — отрезал старик.
— Ну что ж… — Миша с облегчением вздохнул.
— Вы не будете разочарованы, — добавил шейх, — я выделю вам для раскопок самых рослых людей. Правда, работают они немного медленно, но зато эффективно.
— Нас это устраивает, — пожал плечами Гурфинкель. — Завтра к вам заедет профессор, осмотрит рабочих и привезет деньги.
Шейх благосклонно кивнул.
— Каркаде? — снова лукаво предложил он. Миша с Бумбой переглянулись.
— Ну, если вы никуда не спешите… — смущенно начал Гурфинкель.
Хусейн Абд эр-Махмуд в ответ лишь улыбнулся. Он уже давно никуда не спешил.
Луксор.
Вечность.
Эти слова по своей сути едины. Звенящие, как натянутая струна рояля, пески, выжигающая душу жара, психоделические краски восточного города.
И бесконечность.
Оглушающая бесконечность времени, от которой расширяются зрачки и теряется пространство. Словно затишье перед песчаной бурей. Только черно-красные клубы пыли, извивающиеся, как погребальные костры. Осязаемая симфония чувств, которым не было имени.
