Юрий Никитин - Гиперборей
Внезапно три передних бешено несущихся коня полетели на землю. В месиво бьющихся в воздухе копыт, торчащих копий, сабель, топоров врезался другой ряд, третий, не в силах разом остановить коней.
Морш ухватил коня сестры за уздечку, удержал. В ужасе они видели, как из-под кучи окровавленного мяса выползают искалеченные, уцелевшие. Храброго Гугугубуна и еще двоих вытащили затоптанными, мертвыми. Четвертому пришлось срочно перерезать горло: он в падении наткнулся на собственную саблю — лишь рукоять торчала из груди. Ржали искалеченные кони, торчали сломанные и вылезшие наружу кости, кровь жадно всасывалась сухой землей.
— Протянул веревку! — вскрикнул Морш со злостью. — То была не ошибка. Роща оказалась нужна лишь затем, чтобы на время укрыться от наших глаз, пока натягивал веревку!
Похоронили мертвых, поставили памятный знак, дабы потом устроить на этом месте краду с кровавой жертвой. Посовещались, временным десятником выдвинули Мирошномана. Новый десятник осторожничал, велел не спускать глаз с маячившего вдали всадника. Тот уезжать не спешил, казалось, поддразнивал, насмехался.
Морш ярился, требовал гнать во весь опор — под пещерником кони устанут быстрее, чем под обрами, а ловушек не будет: степь ровная, как ладонь. Мирошноман в ответ угрюмо кивнул на замыкающих небольшой отряд троих всадников, что едва держались в седлах, повязки их сочились кровью.
— Мы закопали четверых... а погоня только началась! Погибли от простой веревки. А что еще в седельных сумках у пещерника?
— Будем смотреть в оба, — бросил Морш зло.
— Я гляжу, — возразил Мирошноман. — Как примут на том свете сыновей Большой Кобылицы, что погибли не от меча, а от простой веревки? Позорная смерть для воина-зверя!
— Вы приняли истинную веру, — напомнил Морш зло. — Они попадут не в старый языческий рай, а в наш, истинный!
— На том свете мною хоть ворота подпирай, а здесь не хочу обгадиться.
Он стегнул коня, догоняя передних всадников. Морш остался с Гульчачак. Девушка вскрикнула пораженно:
— У пещерника два лука, если глаза меня не обманывают. Зачем? Я никогда не видела воинов с двумя луками.
Один из обров услышал, бросил с бешенством:
— Он не воин!
Морш ответил задумчиво:
— Я тоже не видел. Я воевал в разных странах, видел разные народы. Впрочем... погоди! Был такой древний народ. Они еще с египтянами спорили о первородстве. Скифы! Они носили по два лука. Стрелы были отравлены. Один из их героев забрел далеко на восток, даже на юг, там совершил немало подвигов. Таргитай, сын Тараса, а в Элладе его звали Гераклом. Он убил там ужасную гидру, смазал ее кровью концы стрел, как делают скифы...
— Это не он?
— Нет, — ответил Морш уверенно. — Геракл отдал второй лук сыну. Их было у него трое, все пробовали натянуть тетиву по очереди, но сумел лишь младший — ему достался лук и все земли, остальные братья откочевали... С той поры Таргитай ходил лишь с одним луком.
Гульча сказала с сожалением:
— У этого их два, так что это не Таргитай.
— Однако он знал скифов! Этого я не понимаю. Сидит на коне по-скифски, стреляет по-скифски... Даю голову на отсечение, что он на полном скаку может бить в цель, как были обучены скифы. Не понимаю... Варвары записей не ведут, как мой богом избранный народ, — откуда же скифские приемы боя? А меч — сарматский...
Ночь упала на землю, как гигантский черный колпак. Обры и Посланцы Бога поняли, что пора останавливаться для ночевки — почти перестали видеть друг друга. Всадник, которого преследовали, потерялся впереди во тьме.
Спали тревожно, нетерпеливо, жадно высматривая полоску рассвета. Луна еще светила, когда наспех поджарили на костре мясо, наскоро прожевали. Мирошноман выслал двух разведчиков, велел отыскать следы. Вернулись оба невиданно скоро. У обоих на лицах было странное выражение.
Мирошноман рявкнул зло:
— Почему вернулись? Не знаете, как искать?
Один разведчик ответил хриплым, как у вспугнутой птицы, голосом:
— Нашли. Он их вовсе не прятал! Зола его костра всего в двух полетах стрелы.
Мирошноман побледнел, по спине между лопаток прополз холодок, будто пробежала холодная быстрая ящерица. Внезапно глаза расширились, он подпрыгнул:
— Он мог видеть наш костер?
— Он видел, — ответил разведчик сдавленным голосом. — Мы отыскали его следы. Он ходил вокруг нашей стоянки. Он пересмотрел все наши седельные сумки, срезал стремена, переломал стрелы в колчанах, перерезал тетивы... Лучшие унес. В одном месте лежал очень долго, это совсем рядом. Слушал разговоры.
Мирошноман застыл, мучительно вспоминая, что такое говорил ночью у костра. В голове шумело, грохотали копыта небесного коня, донеслось ржание Большой Кобылицы. Из красного тумана проступило хищное лицо Морша и лицо Гульчи — посланцев новой веры в единого Бога.
Морш сказал настойчиво:
— Надо выставлять стражу на ночь. Он мог нас бить из темноты стрелами на выбор.
Снова Мирошноман ощутил холодок, словно стрела уже торчала в сердце, и жизнь медленно вытекала вместе с кровью.
— Великий Змей, — выдавил он деревянными губами. — Это не человек...
— Надо ехать, — напомнил Морш настойчиво.
Выехали, тревожно оглядываясь, держась настолько тесно, что касались друг друга. Спины напрягались при каждом шорохе, а их было немало — сухой стебель полыни треснет, копыто стукнет громче обычного, птица внезапно вспорхнет из травы прямо под мордами коней. Обры хватались за оружие, потом долго ругались пресекающимися голосами. За спинами торчали луки с обрезанными тетивами, а колчаны везли в седельных мешках — стрел не осталось.
Олег поднял коней, когда обры приблизились на полверсты. Несколько горячих голов пустились было к нему во весь опор, надеясь настичь раньше, чем он разгонит коней в галоп. Олег, напротив, нахлестывать коней не стал, подпустил ближе, внезапно сорвал из-за плеча лук...
Гульчачак со смешанным чувством наблюдала, как холодно и страшно блеснуло солнце на железных наконечниках. Троих всадников словно ветром сдуло с седел. Стрелы били, как молнии, она вспомнила и поверила в рассказ потрясенного Мирошномана о побоище во время пирушки.
Четвертого всадника Олег подпустил вплотную. Мирошноман видел, что пещерник успел бы и его сшибить стрелой, видать, хотел посмотреть обров в схватке или показать себя.
Когда они прискакали всем отрядом, Мирошноман бросил лишь косой взгляд на поверженного — это зрелище будет преследовать его всю жизнь, какой бы длинной она ни была. Воин был разрублен пополам: от макушки до седла. Обе половинки лежали в крови, а на седле осталась резаная полоса, пропитанная кровью. Конь сильно припадал на переднюю правую, дрожал, все еще переживая страшный удар, едва не сломавший ему хребет.
