Циклоп - Генри Лайон Олди
— Не бойтесь, — сказал он. — Она не выползет. В прошлый раз она одолела лестницу, чтобы остановить нас с Симоном. Думаете, сегодня она одолеет смерть? Нет уж, я сам. Стыдно тревожить попусту тех, кто ушел…
— Замолчи, — велел Амброз, бледнея. — Замолчи, и иди со мной.
— Приди и возьми, — ответил Циклоп.
Земля между ним и Амброзом колыхнулась. С десяток проворных нитей, прячась в рыхлой почве, устремились к крыльцу. Миг, и шустрые змейки обвили щиколотки сына Черной Вдовы. Язычки тоньше волоса нырнули под штанины, внедряясь в поры кожи, и дальше — в мышцы, сухожилия, кости. Циклоп вздрогнул; улыбка застыла на его лице, превращаясь в гримасу страдания. Он сделал шаг, другой, и замер на краю крыльца.
— Чудовища, — сказал он. — Были добры…
Солнце облизало его лоб. В рубине, служившем Циклопу третьим глазом, вспыхнули мягкие, голубоватые искорки. Темно-красный цвет кое-где просветлел, утратил насыщенность, мерцая костром в ночи. Сгусток крови уступил место тлеющему углю; рубин — карбункулу. Камень власти и доблести обратился в камень дружбы и удачи. Никто не заметил разницы, списав изменения на игру солнечных лучей в гранях драгоценности. Но все без исключения заметили, как споткнулся Амброз Держидерево, споткнулся на ровном месте. Часть соков, бурлящих в корнях мага, изменила состав — пища сделалась отравой, как если бы воля сына Черной Вдовы, всасываемая корнями, была ядовитой. Пенясь, яд вторгся в сознание мага; чувственный образ заклятия, знакомый Амброзу издавна, с дней ученичества у Н'Ганги, обрел новые, чуждые ему оттенки. Еще немного, и на каждый шаг, сделанный Циклопом от крыльца к своему хозяину, Амброз сделал бы бы ответный шаг, сам того не желая.
Охнув, Амброз втянул корни.
— Перстень! Смотрите! Мой перстень…
Багровый от возбуждения, Злой Газаль размахивал рукой так, словно обжегся. Опытный путешественник, взломавший не одну пирамиду в поисках волшебных сокровищ, сейчас он напоминал малолетнего сопляка, из любопытства сунувшего ладонь в костер. Бранясь, маги уворачивались — палец Газаля грозил воткнуться неосторожному в ноздрю. Глубже, еще глубже! — чтобы всякий мог хорошенько обнюхать сперва кольцо с сапфиром, а там и перстень, в розетке которого тускло блестел дымчатый топаз.
— Турмалин, — бормотал Газаль-руз. — Но ведь был же турмалин…
Его не слушали. Взгляды всех были прикованы к Циклопу. Жилы на лбу сына Черной Вдовы налились густой синевой. Розетка, собранная из лепестков воспаленной кожи, трепетала, Око Митры вылезло из орбиты. В карбункуле, борясь с красным пожаром, вертелся смерч черных песчинок, похожий на рой мошек. Циклопа шатало из стороны в сторону; с трудом он отступил назад, к дверям.
— Это моя башня! — крикнул он высоким, срывающимся голосом. Волосы упали ему на лицо, сверкнув лисьей рыжиной. — Моя! Убирайтесь, стервятники…
Амброз выхватил жезл из-за пояса. Так воин обнажает меч, понимая, что отступать некуда. Взмах, и королевский маг обернулся спрутом, выбравшимся из воды на сушу. Дюжина лиан с иззубренными, острыми, как бритва, краями, венцом щупальцев заплясала вокруг Амброза. На концах лиан топорщились кривые, скорпионьи жала. В воздухе распространился резкий, удушливый запах: гниль прелой листвы мешалась с дурманом, свойственным желтому лотосу. Мерно взмахивая жезлом, маг двинулся к крыльцу. Губы Амброза шевелились, из глотки несся гул, подобный гудению разъяренных пчел Н'Ганги. Низкий, властный звук подавлял, от него хотелось втянуть голову в плечи. Две самые длинные лианы, будто пастушьи бичи, хлестнули крест-накрест. Жала едва не вспороли грудь Циклопу, уронив под ноги упрямцу капли дымящейся слизи.
— Моя башня! — завизжал Циклоп. — Я здесь живу!
Волосы сдуло ветром, открывая страшно изменившийся лик. Напившись дурной крови, жилы, служившие оправой Оку Митры, разбухли до невозможности. Лоснясь, вздрагивая, срастаясь в бугристый панцирь, они покрыли не только верхнюю часть головы Циклопа, превращая ее в обнаженный, пульсирующий мозг, но и спустились ниже, до скул и ноздрей. Мозг-шлем; мозг-маска. Глаза, данные мальчику Крашу при рождении, затянуло багрово-синей опухолью. Третий же глаз, напротив, увеличился в размерах. Если при лечении Симона он почти целиком скрылся под наплывами и складками, то сейчас Око Митры вздулось нарывом, готовым лопнуть в любой момент.
Вряд ли Циклоп знал, что делает. Не он противился Амброзу — сопротивление овладело им, как жажда крови овладевает толпой, превращая лавочников в упырей. Страсть питалась из бездн, перед которыми лабиринты Шаннурана были придорожной канавой.
— Вон отсюда!
— Мои перстни! — эхом ударил вопль Газаль-руза.
Злой Газаль кричал от отчаяния, уставясь на свои пальцы. Его знаменитые перстни превратились в хлам. Газаль утратил власть над ними: бриллианты, взбесившись, сделались хризопразами, сапфиры — известняком, гранат — углем. Лютнист, чья лютня обернулась черепашьим гребнем; флейтист, который выяснил, что целует не флейту, а болотную гадюку; воин, чей меч стал вальком прачки — Газаль-руз вслушивался в звучание перстней, и не находил привычных гармоний. Крик Газаля подхватили другие маги. Прежде увлеченные поединком, все наконец заметили, что происходит с их собственными амулетами.
— Король Камней! — взвыл Газаль.
Изумруд в жезле Амброза сверкнул пронзительной голубизной бирюзы. Это Симон, подумал Максимилиан Древний. Великий Митра! Это Симон Пламенный вернулся в силе и мощи, прожигая взглядом соперника! Древний попятился, видя, как гниют Амброзовы лианы, как жала брызжут вонючей жижей, а зазубрины краев делаются мягкими, как воск. Старейший из магов и предположить не мог, что так обрадуется ужасу, вторгшемуся в сердце. Утратив с годами способность испытывать сильные чувства, Максимилиан смаковал испуг, наслаждался вкусом и букетом страха, будто пьяница — редким вином. Тени вокруг Древнего блекли, редели; он утрачивал контроль над коконом, открываясь внешнему миру, и впервые за долгий срок ощутил, как холод пробирает его до костей.
— Король Камней! Будь ты проклят!
Крыльцо рассыпалось под Циклопом. Гранит, облицованный аспидным сланцем, обернулся грудой песка. Сын Черной Вдовы упал на колени, с трудом сохранив равновесие. Схватив горсть песка, он швырнул им в магов:
— Убирайтесь! Это моя башня!
Глава шестая
Кнут, огонь и музыка
1.
— Жертва? Будет тебе жертва, колдун!
«Не мне, сир, а вашему отцу», — подумал Вазак, кланяясь. Он бы предпочел разговаривать с кем-нибудь из взрослых — с советником, с капитаном гвардии, наконец! — но Альберт не оставил ему выбора.
— Что еще?
Сейчас, когда обратного пути не было, Вазак сделался деловит и собран. Мысли о смерти — скорой, мучительной, а главное, своей — он изгнал в ссылку, на глухие задворки сознания. В конце концов, все мы умрем. Важен не гроб и саван; взлет и слава —
